Там, где престол сатаны. Том 1
Шрифт:
– Запоздал маленько. Прости, – пробормотал Николай. Стараясь не дышать, он принялся торопливо облачаться. В висках стучало, и тошнота снова стала одолевать. Душно здесь. А ну, как блевать потянет на амвоне или, того хуже, прямо тут, в алтаре! Спаси, Господи… Он рыгнул, испуганно прикрыв рот рукой. Несет от меня, должно быть, – всех святых выноси. Незачем было сегодня в церковь тащиться. И вообще… Сказать и уйти. И пропади все пропадом! А я пойду и лягу.
– Благо есть исповедатися Господеви, – начал хор первый антифон, и Николай, как по команде, привычно подхватил вполголоса:
– Молитвами
Стихарь тяжелый, сил нет. Из парчи. Катька вчера смеялась: ты в церкви все равно что в театре наряжаешься. Она прошлой неделей в Пензе была, там и в театр ходила. Коварство и любовь. Читал. У брата Александра четыре здоровых тома с золотым тиснением. Помешан на стишках и сам стишки кропает. От семисвечника плыл сухой жар. Голова кружилась, и во рту было, как в пустыне, по которой странствовал со своим семейством старик Авраам. Теперь поручи зашнуровать. Орарь пристегнуть. Петля узкая, сто раз Агнии говорил. Ч-черт… И кто всю эту сбрую придумал?! В алтаре помянул нечистого. Сугубый грех. Ванька бы заржал. Господи, помилуй.
– Возвещати заутро милость Твою, и истину Твою на всяку ночь, – пропел хор.
– Молитвами Богородицы… – обливаясь потом, еле вымолвил Николай.
Старший брат пристально на него глянул.
– Нездоров?
– Господь воцарися, в лепоту облечеся, – начали певчие второй антифон.
– Молитвами святых своих, Спасе, спаси нас, – превозмогая дурноту, поддержал их Николай, а потом ответил о. Александру: – Чего-то не очень…
– Единородный Сыне, и Слове Божий…» – серебряным своим голосом зазвенела на весь храм Аня Кудинова, внучка покойного Антона Васильевича Кудинова, отцу Иоанну Боголюбову приходившегося не то троюродным, не то даже четвероюродным дядей. «Анечку нашу слушать – как водицу ключевую пить», – говорил Григорий Федорович Лаптев и в знак особенного расположения иногда позволял ей одной от начала до конца петь эту Песнь Господу нашему Иисусу Христу или «Херувимскую».
– …безсмертен Сый, и изволивый спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы, и Приснодевы Марии, непреложно вочеловечивыйся…
Сердце и замирало, и падало, и возносилось под купол, и еще выше, и в миг самый краткий, доступный одному лишь воображению, из холодного, зимнего, нещедрого на свет утра переносилось в сияющий жаркий полдень страны далекой, Святая Земля которой была как бы восприемницей чуда Богорождения и Воскресения.
– …распныйся же Христе Боже, смертию смерть поправый…
«Я там был. Был!» – с восторгом думал никогда не бывавший в Палестине о. Александр и в то же время, будто провинившийся школяр, с угрызением совести вдруг обнаруживал в своей памяти неведомо как появившиеся и совершенно неподобающие сей минуте слова: «Девушка пела в церковном хоре…» Наказание. Преступная слабость. Непростительный для иерея во время священнодействия сор в голове. С неумытыми руками и нечистыми душами берутся за святейшее дело. Это кто? Похоже, Григорий Великий. В святых отцах путаюсь, а у грешника-поэта каждую строчку знаю наизусть. Да почему грешника?! Он, может быть, всех пустынников святей! О, нет. Душа, обожженная пламенем греха, – вот источник поэзии. Ибо святость
– Паки и паки миром Господу помолимся, – после ангельского голоса Ани Кудиновой тяжко было, ей-богу, слушать о. Петра.
«Как в ржавую бочку гудит», – презрительно усмехнувшись, подумал Николай.
– Тебе, Господи, – завершая малую ектенью, протяжно пропел хор, и о. Петр вошел в алтарь. Отец Александр уже читал молитву третьего антифона.
Иже общыя сия и согласныя даровавый нам молитвы, – на память, тихо и внятно произносил он и, проверяя себя, изредка поглядывал в раскрытый служебник. – Иже и двема и трием, согласующымся о имени Твоем, прошения подати обещавый…»
Склонив голову, младший брат в свое оправдание шепнул среднему:
– Встать не мог. Отравился чем-то.
– Да ты не вчера… ты давно уже отравы нажрался, – накаленным шепотом ответил ему о. Петр.
– Ты о чем?.. брат! – еле вымолвил Николай и, теряясь и сникая под тяжелым взглядом о. Петра, бормотал быстро и сбивчиво: – Не веришь… Зря не веришь… Мы с тобой в алтаре все-таки, а ты не веришь… – Он вздрогнул, умолк и с ужасом вспомнил будто бы прямо к нему обращенные грозные слова: «Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить…» Мертвея, он на свой лад докончил обличение Петра-апостола: от брата-священника истинную причину твоего недомогания? Вот и дышать трудно стало. Паду сей же миг бездыханным, как лживый Анания.
– …Сам и ныне раб Твоих прошения к полезному исполни, подая нам в настоящем веце познание Твоея истины и в будущем живот вечный даруя, – продолжал молитву о. Александр.
– Если бы я тебе врал, – вытирая выступивший на лбу пот, сказал Николай и смело взглянул брату в темные мрачные глаза, – то меня бы прямо тут, на этом самом месте, возле престола Божия, – голос его дрогнул и взор увлажнился, – разве не постигла бы кара небесная?
– Еще постигнет, – кратко посулил о. Петр.
– Не любил ты меня никогда, – сокрушенно вымолвил Николай.
– …и Тебе славу возсылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веко-о-ов, – сколько оставалось в груди дыхания – все отдал о. Александр последнему, долгому «о».
– Сказано: Бог не человек, чтобы Ему лгать. Я тебя как брата моего родного люблю и жалею, но сан срамить и нас всех позорить не дам.
– Аминь, – пропел хор, и о. Петр тотчас подступил к старшему брату с вопросом:
– Благословляешь ли диакону литургисать вместе с нами?
– Врата! Врата! – нахмурившись, сердито прошептал о. Александр.
Николай шагнул к царским вратам – их отворить, но Петр его перехватил.
– Благословляешь или нет?
– Ну что ты, в самом деле! – с досадой вымолвил о. Александр. – Мы тут Богу служим, а ты…
– Приидите возрадуемся Господеви… – прозвучало с клироса начало третьего антифона.
– Врата! – простонал старший брат, и о. Петр медленно отворил царские врата.