Там, где престол сатаны. Том 1
Шрифт:
И верность, и чистоту. Папочка, по-моему, тебе холодно. Ах, ах, милая дочка, милый сыночек, милая женушка. Открой, папа, это я. Вот так хрен! Незваный сын – хуже татарина.
– Десять дней, – выдавил, наконец, он. – Целая вечность. Тоска.
Она пожала плечами.
– Вовсе нет. «Ключи», конечно, гадость ужасная, но зато вокруг такая красота! Там, – кивком головы указала Аня, – по ту строну шоссе, старый дом в лесу. Ни окон, ни дверей, но печь в изразцах.
– Странно, что не ободрали. – Сочувствие угадал Сергей Павлович в ее глазах и, может быть, того хуже – жалость, и словно
– А вон и автобус ваш едет, – нараспев сказала Аня. – Прощайте.
– Послушайте, – оглянувшись и увидев приближающийся автобус, торопливо проговорил Сергей Павлович. – Аня… Я должен перед вами извиниться.
Она молча смотрела на него.
Подъехал, кренясь набок и с треском распахивая дверцы. Битком набит и молчалив, словно снаряжен на похороны. Кого погребаем? А Россию, мать ее… Сергей Павлович поставил на ступеньку ногу, за чьей-то спиной в ватнике свободной рукой нашарил поручень и, подтянувшись, надавил плечом. «Счас рожу», – женским голосом хихикнул ватник. «Не волнуйся, я доктор», – сказал Сергей Павлович, пытаясь развернуться и увидеть Аню.
Когда, наконец, ему удалось встать лицом к захлопнувшимся дверцам, автобус уже тронулся, и перед разочарованным взором Сергея Павловича сначала проплыла похожая на пещеру бетонная будка, затем потянулись, сменяя друг друга, темно-зеленые шатры елей, почти сквозная березовая роща, озеро с тускло поблескивающей водой и россыпью серых изб вокруг. «Надо было остаться», – подумал он. Но, будучи спрошен собой: «Зачем?», вразумительного ответа представить не смог.
2
В этот день он преимущественно ехал.
Расставшись с автобусом, полчаса спустя кинулся на штурм прибывшей к третьей платформе электрички и, как Зимний, взял ее почти без потерь, если не считать оттоптанной чьим-то богатырским сапогом ноги. Даже местечко на деревянной лавке удалось захватить ему, и теперь он сидел, имею по правую от себя руку дремлющего мужичка в кепке и в куртке с плешивым искусственным мехом на воротнике, по левую – грузную тетку с пустым рюкзаком на спине, а напротив – пожилую семейную пару (двух мышек, затеявших опасное путешествие) и мертвенно-бледного старика с бельмом, почти полностью закрывшим один его глаз.
Стук колес крупной дрожью отдавался в теле Сергея Павловича. На каждой остановке в вагон поначалу протискивались, а затем неким чудодейственным образом просачивались люди, на лицах которых еще бушевали отблески пережитой ими у дверей битвы. Вместе с прибывающим народом различные запахи наполняли воздух: табака, перегара, дешевых духов, пота, женских очищений, влажной одежды (на перегоне между двумя станциями хлестал ливень) и тайно испускаемых газов.
Сладкий запах Отечества.
«Куда ты несешься, Русь? – сквозь охватившую его приятную истому спрашивал Сергей Павлович у бегущей электрички. И слышал ответ грозный и честный: «В Москву, за колбасой».
«Погоди! – пытался вразумить свою загадочную страну Сергей Павлович, вполне познавший нищету московских прилавков и угрюмую злобу очередей. – Там хоть шаром покати. Другие времена
«Знаем, знаем, знаем, – враждебно отвечали ему колеса. – Для вас пусто, для нас густо. Нам хоть бы докторской кусок в наш русский тощенький мешок».
Мой вечно несытый народ.
– А все он, сука пятнистая. Сюда вильнет, туда вильнет. И рыбку съесть, и на хрен сесть. Эту партию сраную давно надо было раскассировать, а после того первым делом – мумию на свалку.
– Его надо, как Гришку Отрепьева – в пушку зарядить и жахнуть им в белый свет.
– Моровая язва начнется.
– Да ворье одно! Кузьмич первый вор, его Гдлян обличил.
Мышка-муж зарделся, обвел соседей напротив ищущим взглядом и остановил свой выбор на Сергее Павловиче.
– Как можно! – гневно пискнул он, а его подруга кивнула. – Ничего святого. Все достижения, все! В одну кучу. На Владимира Ильича замахнулись!
Сергей Павлович вздохнул и поежился. Старик скосил бельмо на мышку.
– Бог ума не дал – сиди тихо, не урчи.
– Наглость, – вскипел муж и теперь уже как на постыдно дрогнувшего соратника взглянул на Сергея Павловича, призывая его немедля искупить вину совместным отпором.
– Коля, умоляю, – под локоток взяла его жена. – Не время и не место.
– Не райком, конечно, – согласился старик. И зрячий глаз его, и бельмо источали презрение. Затем он вбуровил свой голубой циклопический глаз в переносицу Сергея Павловича и с жестокой усмешкой на бледном лице объявил, что гаденышей давил и в зоне. – Вот так, – показал старик, крутанув будто вырезанным из железа ногтем большого пальца правой руки по корявой ладони левой.
– Тайны Кремля! Все мужья Раисы Горбачевой! Из надежных источников!
– Ну да, – хрустнув челюстями, длинно зевнула соседка Сергея Павловича. – Источники. Свечку держали.
Все перемешалось в России и стало действительно непостижно уму. Взять хотя бы эту электричку, а также другие, со свистом Соловья-разбойника проносящиеся мимо. По нынешним временам им полагалось бы ржаветь в своих стойлах или валяться под насыпью, пустые глазницы уставив в небо. Но бегут из последних сил. Чахнущее государство с артериальным давлением, близким к нулю, костяным пальцем грозит мне со смертного одра: служи, сукин сын! Труд, делающий человека свободным, есть дело чести, доблести и геройства. Отстань.
Околевай с миром. Инстинкт службы сходит на нет, а жажда жизни гонит за колбасой. Хеопс построил пирамиду, а советская власть – трехсотмиллионную очередь. Эй, эй! что за гнида там впереди всех лезет?! Инвалид войны? Катись со своим удостоверением, недобиток! Дайте пожрать хоть чечевичной похлебки, и я буду ваш до гроба, в чем перед лицом товарищей торжественно клянусь и моей собственноручной подписью подтверждаю: Мыриков, победитель социалистического соревнования.
Есть ли что-либо более несовместимое, чем все это (и Сергей Павлович обвел мысленным взглядом плотную массу ближних и дальних своих спутников и соотечественников) – и представший перед ним в лесу белый старичок с его странными словами? Дорогая моя Отчизна немедля отправит старца куда подальше, как очередь – инвалида войны.