Там, где престол сатаны. Том 2
Шрифт:
– Святая Русь, – дернул плечами Сергей Павлович. – Она у отца Викентия во всей красе…
– Ах, вы читали? – с особенным вниманием глянул на доктора о. Вячеслав. – Несчастное произведение. Несчастный автор.
Он вдруг бросил быстрый взгляд куда-то за плечо Сергея Павловича. Невольно оглянулся и доктор. За ним, в отдалении трех шагов, с молитвенником в руках стояла Аня, а за ней мелькнул и скрылся знакомый Сергею Павловичу невысокий человек со смоляным чубчиком на лбу. Как его… Ну да: Прошибякин собственной персоной. Кому ж такая честь?
– Об этом мы с вами как-нибудь потом, – с невеселой улыбкой проговорил внезапно
– Все то же. Допросы. Ложные обвинения. Предательство. Кто не с митрополитом Сергием, тот против нас. Если враг не сдается, его уничтожают. Справки о приведении в исполнение…
– Господи, помилуй! – быстро перекрестился о. Вячеслав. – А Завещание? – с острым интересом спросил он. – Существует? Или это все басни?
Сергей Павлович неприлично долго молчал, потом вздохнул и решился:
– Существует.
– И вы, – с неожиданной силой взял его за руку о. Вячеслав, – знаете?..
Последнее слово он вымолвил почему-то шепотом, и шепотом ответил ему доктор:
– Догадываюсь.
– Что ж, помогай вам Бог. И… и не делайте поспешных шагов. Они, знаете ли, дорого могут стоить…
Сергей Павлович засмеялся.
– О чем вы? – с удивлением поднял брови о. Вячеслав.
– Я-то думал, вы мне скажете, что ничего нет на свете дороже правды.
Красные пятна выступили на бледном лице священника.
– И скажу, и благословлю… И в день благоприятный обвенчаю вас с Аней. Вы решили – когда?
– Недели через две, я думаю. Съезжу в один городок, потом с Анечкой в ЗАГС, а уж затем и под венец…
– Помогай вам Бог, – со странной задумчивостью повторил о. Вячеслав.
– Как он долго с тобой, – удивлялась Аня, когда после причастия, отпуста и молебна они выходили из храма.
– Все спрашивал… – доктор полез за папиросой.
– О Завещании?
Сергей Павлович кивнул.
– Сережинька, он же всем существом своим человек Церкви, ему это жизненно-важно!
– И не ему одному, – усмехнулся он, вспомнив мелькнувшего в храме Прошибякина. – Ну ладно, Анечка, ладно, я ведь ничего плохого, – обнял он ее за плечи и прижал к себе. – У тебя волосы травой пахнут… Когда будем венчаться, спрашивал.
– Да?! – глаза ее заблестели. – А ты что?
– Вот, говорю, съезжу в один городишко – и под венец…
– То-то он меня спросил: а далеко ли твой суженый собрался?
– И ты сказала?
– Сказала, – упавшим голосом произнесла она. – Нельзя было, да, Сережинька?
– Да уж лучше бы отмолчалась, – помрачнел он. – Я ведь тебя просил. Исповедь, я понимаю, но ведь не каждое слово в строку. Есть вещи…
– Дура я! – едва не плача, перебила его Аня. – Знала, что нельзя говорить! Но, Сережинька, он священник, он никому тайну исповеди никогда ни за что не откроет! Это грех ужасный, смертный для него грех перед Богом!
– Зато я тебе одну тайну открою.
– Какую? – слезы стояли в ее глазах.
– Ты моя любимая. И я тебя с причастием поздравляю. А ты меня. И поцелуемся. –
– И что? – прерывисто вздохнула она. – «Чайка»… черная… для важных чиновников…
– Я ж говорю – дурочка из Телеграфного переулочка. Важный чиновник – это я, и «Чайка» прислана за мной. Малюта Лубянский… это папа, если помнишь, Николая Ивановича так окрестил… впился как клещ: митрополит, вроде, опять запил, а ему снова за кордон. С поручением, – едко усмехнулся Сергей Павлович. – Он меня еще вчера хотел к нему выдернуть, я отбился: сегодня. Отделаюсь – и сразу к тебе. А ты сиди дома, читай книжку, ублажай маму, корми Грету и жди меня.
– У меня сердце не на месте, – обвив его шею руками и уткнувшись ему в грудь, шепнула Аня. – Я тебя умоляю: будь осторожен…
– Справка из ЗАГСа, – садясь в машину, весело проговорил Сергей Павлович, – венец золотой, и ты обзавелся супругой младой. Пока!
– Боголюбов? – мрачно осведомился водитель, мужик лет пятидесяти с густыми черными бровями, в черном костюме и белой сорочке с черным галстуком на резинке.
Сергей Павлович кивнул.
– Доктор?
Сергей Павлович кивнул еще раз.
– Документ есть?
Одной рукой придерживая руль, другой он раскрыл протянутый ему доктором паспорт, глянул на фотографию, затем на своего пассажира и буркнул:
– Порядок.
«Лубянские привычки», – отметил про себя Сергей Павлович и закурил, наконец, вытянутую из пачки при выходе из церкви и так и оставшуюся в кармане папиросу.
– Не курить, – притормаживая у поворота, велел водитель.
Тихое бешенство овладело доктором Боголюбовым. Оторвали от любимой, с коей он мог бы немедля отправиться домой, к папе, дабы, с одной стороны, преподать ему слова утешения после полученного им удара, что там ни говори, но весьма болезненного для чести, достоинства и авторского самолюбия, а с другой, нельзя исключить, что папа двинулся к друзьям по газетной неволе, чтобы по старинному обычаю завить горе веревочкой и, дозрев до состояния великого гнева, предать анафеме «Московскую жизнь», ее редактора, его приспешников и приспешниц, а при таком раскладе событий Сергей Павлович до позднего вечера был бы с Аней наедине, и, как той ночью, они принадлежали бы друг другу до стона, изнеможения и нового пламени. Муж и жена хотят дитя, своего первенца. Жар разгорался в его груди. Да с какой стати, отцы и братья, во имя чего он должен пренебречь началом супружеской жизни и ехать к пьянице-митрополиту, чей быкомордый холуй с гебешной выучкой и в наряде распорядителя похорон смеет посягать на его законные права! Чем, собственно говоря, он обязан Николаю-Иуде, чтобы беспрекословно откликаться на его просьбу, по сути весьма напоминающую приказ? Разве что топтунами, ставшими неразлучными спутниками доктора, его невидимой тенью, а в иные часы осязаемым каждой клеточкой тела кошмаром? Ах, гонорар, каковым был оплачен во всех отношениях превосходный ужин с Аней в ресторане «Москва»! Не будем спорить. Но и продавать свое первородство за чечевичную похлебку тоже не будем.