Там, где сердце
Шрифт:
— Я дипломированная медицинская сестра, получила диплом Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Три года работаю в отделении неотложной помощи в Лос-Роблес, — тот факт, что я говорю это на свободном — если не на безупречном — французском, свидетельствует о моем уровне владения этим языком, поэтому об этом я даже не упоминаю.
— Почему вы хотите работать с «Врачами без границ»?
Почему? Я не могу ответить сразу и беру паузу, чтобы сформулировать свои мысли.
— Я хочу делать что-то значимое. Спасать жизни. Помочь как можно большему количеству людей. Поэтому я и стала
На том конце повисает пауза.
— Если Олли говорит, что я должна взять вас, то мне этого достаточно, — говорит Доминик по-английски. — Он ни разу не ошибся. Ни в одном человеке, — она диктует мне адрес, просит принести резюме и подготовится к более детальному собеседованию. Но тут же добавляет, что это простая формальность и что, если я хочу, место мне обеспечено, потому что меня рекомендовал Оливер.
Когда я заступаю на свою очередную смену, то, появившись на работе, сообщаю Дэлани новости и подаю заявление об уходе. Со слезами на глазах она улыбается и обнимает меня.
— Ты слишком способная, чтобы вечно торчать здесь. Я всегда знала, что рано или поздно кто-то переманит тебя отсюда, — она берет меня за руки и смотрит в глаза. — Просто убедись, что ты действительно этого хочешь. «Врачи без границ» — это… просто жесть. И большая опасность.
— Знаю. Возможно, это сумасшествие, но… если говорить откровенно, частично из-за этого я туда и иду.
Дэлани усмехается.
— Ты всегда впереди планеты всей, даже если все паршиво. У тебя будет все отлично. Просто… береги себя, ладно?
— Дэлани, я не уеду еще ближайшие два месяца.
Она шмыгает носом.
— Все равно. Я не буду прощаться. Когда соберешься, просто уходи. И знай, я буду скучать по тебе.
Дэлани — моя лучшая подруга. Она училась сестринскому делу в Лос-Анджелесе на курс старше меня. Первая устроилась сюда на работу и заслужила место старшей медсестры. А в скором времени сможет возглавить отделение. Даже представить не могу, как буду без нее. Почти каждую смену мы работаем вместе. Бок о бок, по двенадцать-четырнадцать часов каждый день. После работы мы вместе можем выпить бутылку вина — или три — и смотреть «Реальных домохозяек», разговаривать о парнях, но никогда о работе.
А теперь я оставляю ее.
Мы бросаем разговор на эту тему и начинаем готовиться к ночной смене и приему пациентов. Ночные смены в выходные
Банги, Центральноафриканская Республика
Шесть месяцев спустя
— Найл! Тащи сюда свою задницу! — кричит Оливер из другого конца палатки.
— Олли, я очень занята! — кричу в ответ.
— Я закончу, — говорит мне по-французски Франсуа, подходя ближе и принимаясь накладывать шов вместо меня. — Ему ты нужнее. Там совсем все плохо.
Я снимаю перчатки, бросаю их в мусорку и, достав из коробки новую пару, иду к столу Оливера.
Твою мать.
На его столе мужчина лет пятидесяти. Живот разворочен, кишечник вытащен наружу, и Олли пытается найти поврежденное место. Кровь льется похлеще, чем в фильмах Тарантино. Одна нога оторвана до колена, обрубок обуглен и кровоточит.
Мина или автомобильная бомба.
Оливер по локоть в крови. Лицо закрыто маской, но я вижу его глаза, предельно сфокусированные на том, что делают его руки. Он чувствует, что я подошла. Нет нужды говорить, что ему нужно. Один взгляд, и я на месте. Перехватываю щипцы и, удерживая их, промокаю кровь, чтобы Олли мог видеть то, что делает. Нам удается остановить внутреннее кровотечение, после чего Олли помещает кишечник обратно в полость, и мы оба наблюдаем, как он самостоятельно принимает нужное положение. Оливер стягивает края зияющей в животе раны и оставляет меня накладывать швы, а сам перемещается к ноге. Удаляет осколки, чистит рану, прижигает и перевязывает.
Закончив, Олли отходит и передает пациента кому-то еще, чтобы отвезти его в палатку для послеоперационных больных. Мы снимаем с себя пропитанную кровью форму и выходим из палатки под палящее африканское солнце. Оба идем молча и притворяемся, что наши руки не трясутся.
— Ты не имеешь права на гребаные сомнения, Найл, — говорит он уставшим голосом с нотками злости.
— Я не сомневалась. Просто пришивала на место чью-то руку, ясно? — защищаюсь я.
— Если я нуждаюсь в тебе, значит, ты нужна немедленно. Оставь кого-то доделать твою работу и пулей туда, где ты нужнее. Я лучше знаю, что важнее — в этом ты должна доверять мне.
— Прости, — мне хочется думать, что я сама знаю не хуже, но он хирург, а я медсестра. У него большой опыт. Моя задача — доверять ему.
— Как ты, держишься? — он прислоняется к двухтонному грузовику и потирает глаза.
— Нормально, —вздыхаю я, — а ты?
— Ну, если не брать во внимание, что я не спал тридцать часов, то просто превосходно.
Я собираюсь сказать еще что-то, но на территорию полевого госпиталя с ревом въезжает грузовик, и воздух заполняется криками на французском, английском и каких-то африканских диалектах. Дальше все активизируются, вытаскивая из кузова грузовика пропитанные красным тела и перенося их в смотровую палатку.