Там, где трава зеленее
Шрифт:
Я присела рядом с ней и заревела тоже. Села я как-то неудобно, и у меня резко защемил правый бок. Я заохала и попыталась встать. Варя испуганно посмотрела на меня:
— Мам, ты что?
Я схватилась за бок.
— У тебя болит сердце?
— Нет, Варюша, сердце слева, вот здесь… Просто что-то… Ой, подожди…
Боль была такая резкая, что мне трудно было даже говорить. Варька безумно испугалась, засуетилась около меня, приложила ручку к тому месту, за которое я держалась. Боль стала поменьше.
— Мам, можно я позову… дядю? — Она смотрела на меня испуганными
— Нет, Варюша, не надо… Чем может помочь мужчина…
Она держала ручку не отнимая, и боль постепенно проходила. Вероятно, просто малыш внутри надавил мне на печень. Через несколько минут все прошло. Я взяла Варю за руку.
— Варюша, пойдем выпьем чаю? Я без тебя не ела. И не пила ничего.
Она руку не вырывала, только крепко ее сжала.
— А он… уйдет, мам, а? — с надеждой спросила она и заглянула мне в глаза.
— Нет, Варюша, это же его дом, куда он пойдет.
— А мы будем с ним жить теперь? Зачем?
— Варюша. Я… я люблю его и… я выйду за него замуж.
— А как же я? — Она заплакала.
— Доченька… Ты — это ты. Я тебя люблю больше всего на свете, больше самой жизни. А он будет моим мужем.
— А как же папа?
Варька, милая моя Варька, любила Сашу Виноградова очень. Любила сидеть у него на коленях, когда он вперивался в телевизор, бездумно перетыкая с программы на программу. А она сидела, обняв его, и смотрела всю ту ерунду, под которую кемарил в кресле вечно пьяненький к вечеру Саша. Она любила улечься вместе с ним в девять вечера в постель и слушать, как он, явно думая о своем, на одной ноте бубнил ей какую-нибудь сказку. Иногда я слышала, как она смеялась:
— Пап, ты читал уже эту страницу, переворачивай!
Варька любила гоняться за ним по территории дачи, когда он стриг траву газонокосилкой, и ездить на тачке в лес, взгромоздившись на плотную ароматную кучу свежескошенной травы. Она хохотала, и смеялась, и обнимала его, расцеловывая, и ждала — дождаться не могла вечером, когда мы жили вместе, и ждала — дождаться не могла субботы, когда Саша жил один.
Никогда не будет она любить Толю так. Скорей всего, она вообще не будет его любить — никак. Замкнется, станет быстро взрослеть, отдалится от меня. И я ничего, ничего не смогу с этим поделать.
Толя наверняка слышал — у нас что-то происходит, но не вмешивался.
Я опять села на пол, теперь уже аккуратно, притянула дочку к себе и заплакала. Плакала я одна, Варька больше не ревела.
— Прости меня, Варюша. За все прости. За то, что я дом наш не сохранила. За то, что Сашу не смогла сохранить, за то, что так опрометчиво родила тебя. Я надеялась, что, когда родишься ты, мы с папой, наконец, будем вместе. Это такая ошибка некоторых мам… Мне казалось, что именно этого нам и не хватает.
— А папе так казалось? — вдруг спросила Варя.
— То казалось, то не казалось. Ты же знаешь нашего папу.
— Ушел-пришел, убежал-прибежал, — кивнула Варька и добавила, гладя меня по мокрой щеке и целуя, — не плачь, мамочка, пожалуйста.
— Я не буду, дочка. Но я не знаю, что мне делать. Наверно, не надо было сюда приезжать…
Жестоко было спрашивать семилетнюю девочку об этом. Что она могла мне ответить, моя дочка, которой я в результате не смогла дать ничего, кроме своей глупости? Варька ничего не ответила, положила мне голову на колени и затихла.
Что я могу дать дочери, кроме своей непрактичности и благостной терпимости? Всепрощение… Я никак не могла понять, что он подлец, потому что я, столь наивная, вообще не знала, что это такое… Что можно — вот так… Я много лет не понимала, ждала и надеялась — как на полном серьезе рассказала сегодня Толе. Но я ведь даже не осознавала — кого я ждала… Он делал гадость, я сразу это прощала, не составив себе труда понять, что произошло, умывалась слезами и покорно ждала, когда же он придет снова, с новыми предложениями…
Варька уснула у меня на коленях, я гладила ее по головке, бесконечно дорогой и любимой, и уже ни о чем не думала.
Этот странный день подошел к концу, а я и не знала — радоваться мне или печалиться.
На следующий день я поехала на киностудию «Антон и они». У них было три комнаты на «Мосфильме». Взяла с собой Варю, чтобы не оставлять ее одну у Толи в квартире.
Я познакомилась с симпатичным, энергичным Антоном Быстровым. Мы обсудили устно и тут же быстро набросали план из сорока двух пунктов — что надо изменить и в какую сторону развивать дальше. У Антона были грандиозные планы — сделать на основе моего сценария бесконечный и… любимый детьми сериал. Меня всегда восхищает в людях та уверенность в собственных силах и талантах, которой мне часто не хватает.
— Я уже уговорил… гм… солидных людей дать деньги на двадцать серий.
— То есть мне надо срочно приниматься за работу?
— Прямо сегодня желательно! Есть уже и режиссер хороший, Владик Комаров. Он снял два полнометражных детских фильма. И актеров вовсю подбираем…
Пока мы с ним разговаривали, в комнату несколько раз входила ассистент режиссера, приносила ему какие-то бумаги и фотографии, хотя он каждый раз говорил: «Надежда Андреевна, потом, потом, ну, Надюша Андревна!» Она его при этом называла просто Антоном. Он объяснил мне, что почти весь штат его кинокомпании — из старых мосфильмовских работников, которые прекрасно могут организовать производственный процесс — а именно съемку и подготовку к ней, и при этом так горят, и так держатся за место, что плати им — хорошо, а не плати — все равно будут работать, за идею.
— Я плачу, — засмеялся Антон, увидев сомнение в моих глазах. — Кстати, о птичках, они же — твои гонорары. — Он сразу стал называть меня на «ты», спросив разрешения. Мне пришлось сделать то же. — Ты посоветовалась с людьми, представляешь сумму, до которой можешь торговаться? Нижний предел я тебе еще по телефону подсказал.
— Ой, Антон… — Я посмотрела на продюсера. — Я ни с кем не советовалась. Давай торговаться. Но я не умею.
— Хорошо. Давай так. За серию — м-м-м… Нет, ну что за ерунда. Говори сама.