Там, где в дымке холмы
Шрифт:
Дзиро мельком взглянул на отца, потом снова углубился в газету.
– Ты, бесспорно, прав, – заметил он. – Но ведь американцы явно принесли не одно плохое.
– Американцы – особенностей Японии они никогда не понимали. Ни на секунду. Их обычаи для Америки, может, и превосходны, но в Японии все иначе, совсем иначе. – Огата-сан снова вздохнул. – Дисциплина и преданность – вот что когда-то сплачивало Японию. Это, вероятно, звучит непривычно, но это так. Людей связывало чувство долга. Долга по отношению к семье, к властям, к стране. А теперь
– Да, ты, бесспорно, прав. – Дзиро зевнул и поскреб щеку.
– Возьмем, например, то, что случилось в моей профессии. Существовала система, которую мы годами создавали и лелеяли. Явились американцы и ее обрушили, снесли напрочь, не задумываясь. Решили, что наши школы должны походить на американские, а дети должны обучаться тому, чему американские дети обучаются. И японцы все это приветствовали. Приветствовали, вдоволь порассуждав о демократии. – Огата-сан покачал головой. – Много хорошего уничтожено в наших школах.
– Не сомневаюсь, что это так. – Дзиро снова глянул на отца. – Но в старой системе были явные пороки – в школах, как и повсюду.
– Дзиро, откуда ты это взял? Вычитал где-нибудь?
– Это всего лишь мое мнение.
– Ты это в газете у себя прочитал? Я всю жизнь посвятил обучению молодежи. А потом на моих глазах американцы все разрушили. Сейчас в школах творится просто что-то невероятное – то, как детей учат себя вести. Просто из ряда вон. А многому теперь вообще не учат. Знаешь ли ты, что дети, которых сегодня выпускают из школы, понятия не имеют об истории собственной страны?
– Да, это, конечно, жаль. Но мне со школьных лет запомнились какие-то странные вещи. Помню, например, как меня учили, будто Япония сотворена богами. Что нация наша – божественная и величайшая. Учебник надо было вызубривать дословно. Если теперь чего-то нет, велика ли потеря?
– Нет, Дзиро, все не так просто. Ты явно не понимаешь, как все это воздействовало. Все далеко не так просто, как ты полагаешь. Мы посвящали себя тому, чтобы надежно передавать из поколения в поколение надлежащие качества, воспитать в детях правильное отношение к родине, к своим собратьям. Япония обладала некогда духовной силой, и эта сила сплачивала нас воедино. И только представь, каково быть мальчиком сейчас. В школе ему не прививают никаких ценностей – кроме разве что одной: эгоистически требовать от жизни все, что заблагорассудится. Он возвращается домой и видит, как родители ругаются из-за того, что мать не желает голосовать за партию, которую поддерживает отец. Ситуация критическая.
– Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. А сейчас извини, отец, но мне надо идти спать.
– Мы – такие, как мы с Эндо, – делали все от нас зависящее, чтобы взрастить лучшее, что есть в стране. Много хорошего теперь уничтожено.
– Достойно сожаления. – Муж поднялся на ноги. – Извини, отец, но я должен идти в постель. Завтра
Огата-сан слегка удивленно посмотрел на сына.
– Да-да, конечно. Я как-то не подумал, что час уже поздний. – Он слегка наклонил голову.
– Ничего страшного. Жаль, что нельзя поговорить дольше, но я в самом деле должен ложиться.
– Да, конечно.
Дзиро пожелал отцу спокойной ночи и вышел из комнаты. Огата-сан не сразу отвел взгляд от двери, за которой скрылся Дзиро, словно ожидал, что тот вот-вот вернется. Потом повернулся ко мне со встревоженным выражением на лице:
– Я совсем не подумал, что уже так поздно. И вовсе не хотел задерживать Дзиро.
Глава пятая
– Уехал? И не оставил для вас в отеле никакого сообщения?
Сатико засмеялась:
– Вижу, Эцуко; вы поражены. Нет, ничего не оставил. Уехал вчера утром – вот все, что им известно. Сказать по правде, я этого почти что ожидала.
Я вдруг поняла, что все еще держу в руках поднос. Я осторожно опустила его и села на подушку напротив Сатико. В то утро по квартире гулял приятный ветерок.
– Но для вас это ужасно, – проговорила я. – Вещи были уже уложены, наготове.
– Это для меня не новость, Эцуко. Раньше в Токио – а впервые я встретила его в Токио, – раньше в Токио было точно то же самое. О нет, в этом для меня ничего нового. Я приучилась ожидать чего-то подобного.
– Вы говорите, что вечером собираетесь обратно в город? Сами, одни?
– Не пугайтесь так, Эцуко. После Токио Нагасаки кажется скучным городишком. Если он все еще в Нагасаки, я найду его сегодня же вечером. Он может сменить отель, но привычки свои ни за что не поменяет.
– Но все это так тягостно. Если хотите, я с удовольствием зайду посидеть с Марико, пока вы не вернетесь.
– Вы очень добры, Эцуко. Марико вполне способна оставаться одна, но если вы готовы провести с ней вечером час-другой, я буду очень признательна. Уверена, что все уладится само собой. Видите ли, Эцуко, если пережить то, что пережила я, приучаешься не обращать внимания на такие мелкие неприятности.
– А что, если… Что, если он совсем уехал из Нагасаки?
– О нет, Эцуко, далеко он не уехал. А кроме того, если бы он и вправду захотел меня покинуть, он бы оставил какую-нибудь записку, разве нет? Нет, далеко он не уехал. Он знает, что я его разыщу.
Сатико смотрела на меня с улыбкой. Я в растерянности не знала, что и ответить.
– А кроме того, Эцуко, – продолжала Сатико, – он сам приехал сюда. Он сам приехал в Нагасаки – найти меня в доме дядюшки, прямо из Токио. Зачем бы ему это делать, если бы он не собирался выполнить все свои обещания? Видите ли, Эцуко, главное его желание – забрать меня в Америку. Вот то, чего он хочет. Ничего, собственно, не изменилось, просто небольшая задержка. – Я услышала ее короткий смешок. – Иногда, знаете ли, он сущий ребенок.