Там, где встречаются сердца
Шрифт:
— Ты слы… слышала? Молчи! Твой муж приказывает тебе молчать! И не сметь смотреть на меня! «Слава, Слава, поедем, пожалуйста, домой», — кривляясь, передразнил он Алину. — А разв… разве у тебя есть дом? Нету у тебя дома, кошка ты шел-л — ик! — кошка ты шелудивая. Твой номер… твой номер даже не шест… не шестнадцатый, а ва-аще триста двадцать шестой, понятно?! Вот господа, — внезапно крикнул Слава так громко, что на этот крик из Манежа выглянула еще парочка охранников, — вот, господа, вы, может быть, думаете, что Слава Козодоев — пьяная свинья, а Слава Козодоев — это я, прр-риятно познакомиться! — а Слава Козодоев настоящий мужчина и хоз-з-з… и хозяин своему честному слову. Поспорил, что
И хотя никто ему этого вовсе не говорил, Слава поглядел на присутствующих с торжеством. Окаменевшую от всего услышанного Алину он как будто перестал замечать.
— Что ты говоришь? — прошептала она. — Ты… ты пьяная свинья! Ты… Ты говоришь, что женился на мне… чтобы выиграть пари?!
Слава перевел на нее тяжелый взгляд. Впервые Алина заметила, что он смотрел на нее с отвращением и даже с какой-то брезгливостью, как на муху.
— Конечно, чтобы выиграть… Я не должен был проиграть, я никогда не проигрываю…
Он вдруг обмяк и как будто внезапно потерял интерес к этому разговору.
— Что-то плохо мне, братцы… — жалобно сказал он и пошатнулся.
Но прежде чем охранники успели подхватить его под руки, Алина вплотную подошла к мужу. Ее охватила звериная ненависть — такая сильная, что даже обида от только что услышанного утонула в этой ненависти.
— Сволочь! Сволочь! Сволочь! — три раза повторила Алина. — Какая же ты скотина!!! Будь ты проклят, гадина, гадина!!!
Медленно ворочая осоловелыми глазами и жуя губами, Слава лениво поднял руку и хлестнул Алину по щеке. Удар был несильный, но пощечина обожгла ей щеку. Брызнули слезы. Отшатнувшись от мужа, от машины, от охранников, она кинулась куда-то, не разбирая дороги, сама не зная куда.
— Девушка, постойте! — закричали сзади. Кричали и еще что-то, но Алина, прижимая ладонь к горевшей щеке, не остановилась и не обернулась.
«Если бы только знать! Ах, если б я могла знать тогда, чем все это закончится! Я б никогда, никогда не вышла за него замуж… Уж лучше бы умерла! Мама, мама, где ты?! Мамочка, спаси меня…»
Впереди показались огни шоссе. Алина поднесла руку к лицу — щека все еще горела, хотя ресницы уже заиндевели. Ветер, какой-то особенно колючий и холодный даже для начала января, дул во всю силу своих легких. Слезы замерзали, не успевая скатиться, ледяные крупинки мешали смотреть на дорогу. А на нее следовало бы смотреть, потому что по шоссе то и дело со свистом проносились машины, иногда так близко от обочины, что грозились задеть хрупкую девушку в дорогой белой шубке, длинном вечернем платье и летних туфлях.
Был поздний вечер, почти ночь, а по-бальному одетая девушка неизвестно почему бежала по обочине, часто утопая в снегу.
Она не знала, сколько прошло времени. Она не ощущала холода, не чувствовала, что промокли ноги, а легкие бальные туфельки намокли, отяжелели и грозили вот-вот развалиться прямо на ходу. И усталости тоже не ощущала — одно чувство перебивало все остальные: надо бежать, во
Пусть было тяжело и порою очень больно, пусть за два года брака дом ее мужа так и не стал для Алины своим, пусть она каждый день погружалась в пустоту и одиночество — но все-таки в глубине души, где-то в самом дальнем уголке сердца, все это время в ней жила надежда на то, что рано или поздно все наладится и они со Славой найдут способ стать, наконец, друг для друга нужными и важными людьми. Но теперь… После того, что он сказал…
«И как просто, как легко ты это сказал! Будто наигравшийся ребенок сминает надоевшую игрушку — поддался первому порыву и все разрушил! Никогда, видит бог, никогда я не смогу тебе этого простить! Походя, в минуту пьяной откровенности… Ты затронул самое дорогое, что было в моей жизни — воспоминания о тех днях, когда мне было с тобой хорошо, надежду на будущее… Я любила тебя! А ты не понял моей любви. Никогда не прошу тебе этого, видит бог, никогда!!!»
Бил ветер, снежинки кололи лицо, а может быть, это были льдинки, в которые превращались бегущие из глаз слезы. Алина бежала и бежала. Бежала, пока не упала без сил. Снежные хлопья засыпали хрупкую фигурку. Несколько раз Алина пыталась подняться, однажды ей это удалось, но, сделав несколько шагов, она снова упала на твердый сугроб. Здесь, у обочины, снег был крепкий, лежалый, туфли окончательно развалились, ледяная корка резала босые ступни. «Я хочу умереть», — мелькнуло в сознании.
И так велико было это отчаянное желание, что она и в самом деле перестала что-либо чувствовать и понимать… Чьи-то сильные руки подняли ее и куда-то понесли, потом было невесть откуда взявшееся тепло и урчание автомобильного мотора, но она ничего этого не помнила и не хотела видеть, потому что хотелось только умереть.
…Она проснулась от страха. Открыла глаза, увидела полумрак незнакомой комнаты, испуганно привстала, хотела вскочить, но панцирная сетка кровати, на которой она лежала, качнулась от ее движения, сильно прогнулась и помешала подняться. Кровать ужасно скрипела, и это тоже было страшно.
— Мама! — испуганно сказала Алина.
В другом конце комнаты зашевелилась чья-то тень. Но никто не подошел к ней, только спокойный мужской голос донесся из того угла:
— Не бойтесь ничего. Вас никто не тронет. Спите.
— Кто вы? — прошептала она, натягивая до самого подбородка стеганое одеяло, которым была укрыта.
— Это не имеет значения. Просто прохожий. Спите.
— Почему вы… Как я здесь оказалась? Где я?
— Вы замерзали на дороге, я ехал мимо. Поскольку вы были в обмороке, то не могли сказать, куда вас везти. Документов я при вас тоже не нашел. Поэтому вы здесь. У меня. Спите.
— Нет, я, пожалуй, пойду… — Она села на кровати. Увидела, что поверх одеяла для тепла было наброшено еще что-то — полушубок, что ли? Очень болела голова. И вдруг мозг ошпарило: «А куда я пойду? Мне же некуда идти!»
— Куда вы пойдете? — голос словно повторял ее мысли. — На дворе ночь, метель, машину я уже поставил. Спите. Как принято говорить в таких случаях, утро вечера мудренее.
Помедлив, Алина снова легла, снова натянула на себя одеяло, стараясь не скрипеть панцирной сеткой. Было и странно, и дико, и страшно. И еще холодно — ее зазнобило, наверное, начинался жар. Неужели какой-то незнакомец и в самом деле подобрал ее на снегу, без сознания? Сколько же она пролежала там? И снова с ужасающей ясностью накатило воспоминание о том, что произошло возле Манежа, и кровь прилила к щекам. Боже, боже, что же теперь с нею будет? Озноб усиливался, он уже перешел в крупную дрожь. От жара начали путаться мысли.