Там, куда я ухожу
Шрифт:
Близ Туапсе дорога рьяно петляла, глубже уходя в предгорье Кавказа, затем спускалась к морю, но и там, притесняемая скалами, едва уворачивалась от встречного движения. Крепко держась за руль и полностью сконцентрировавшись на дороге, Даниил думал, что в темное время суток этот маршрут, пожалуй, дается только избранным. Тем, кто крутит баранку по работе, да и по жизни тоже.
В минуты молчания, когда Алина проваливалась в приятный дневной сон, и фоном играла музыка, он размышлял о том, что значат в жизни мужчины работа,
Когда он успел стать таким? В то время, когда курсировал между прямыми милицейскими обязанностями и бандитскими терками в Ильинске? Когда, вооружившись незарегистрированным оружием, врывался в дома и стрелял в воздух? Когда случайно сбил того пацана на дороге? Не сбил бы – сам погиб. Выживает сильнейший. Животные, твою мать…
Может, желание рисковать возникло как раз в те минуты, часы, дни, когда он выполнял свою работу? Ведь хотел, чтобы на улицах было спокойно. Хотел быть частью системы, в которой, по итогу, разуверился. А где ты теперь, Даниил? Все пытаешься найти оправдание своему прошлому?
Ты – это сумма всех твоих поступков.
Четыре часа в пути утомили Даниила, так что он предложил Алине остановиться в придорожном кафе близ Джубги. Было уже далеко за шесть вечера, так что солнце растворялось над линией горизонта в призрачной дымке.
– Знаешь, в детстве родители возили нас с Егором в Геленджик, – рассказывала Алина, сидя за деревянным столом на улице, наслаждаясь шашлычком. Источала приятный запах зелень. Во рту пылала аджика. – Ехали из Краснодара вместе с дядькой. На «жигулях» таких древних. И почему-то постоянно воняло бензином.
– Бензонасос, наверное, – предположил Даниил.
– Ну… не суть важно. Просто запах запомнился. И как ночью страшно было по серпантинам этим ехать. Егора тогда стошнило, не к столу будет сказано. Короче, тяжелая дорога была, но море… шик. Обгорели тогда, аж до волдырей. Я вообще в первый раз на море была.
– Мы около моря родились, – подметил, улыбнувшись, Даниил.
– Разве ж это море? Я тогда, кстати, солнечный удар получила. Не уследили за мной, а мне и в радость на солнце расплавиться. Помню, проснулась, и чувствую, что во рту так сухо. И тело все ватное. И почему-то страшно стало, как никогда раньше.
Даниил кивнул. Вспомнил, как сам впервые испытал парализующий все тело страх, увидев отца на больничной койке, всего переломанного. Он слышал его изменившийся до невозможного голос и чувствовал, как тело будто погружается в темную жижу. Еще он помнил капли воды.
Время отсчитывалось каплями, падавшими на кафель под раковиной. Труба дала течь.
Он помнил лицо той девушки – бортпроводницы, – которая вошла в палату в перепачканной грязью и кровью форме. Как она назвала отца по имени. Ласково. Сережа.
Даниил помнил, как, поддавшись странному импульсу, рванул за ней по коридору,
Это было так давно.
Он с жадностью впивался зубами в куски приготовленной на мангале свинины, хрустел сочным огурцом, запивал все это удовольствие яблочным соком и был уверен, слушая мерный шум вечера, что именно так и выглядит одно из мгновений счастья.
Ради такого стоило бежать от своего прошлого. Хоть всю жизнь.
Но что-то явно выбивалось из аккуратного момента.
Даниил обратил внимание на экран телевизора, установленного под навесом у входа в придорожное кафе. Выпуск местных новостей. Криминальная хроника.
– Внезапное продолжение драмы, развернувшейся в Туапсинском районе…
Голос ведущего звучал наиграно тревожно, как будто сами по себе новости не вызывали достаточного напряжения у зрителей.
– Предприниматель Сергей Шаумян, обвиненный общественностью в убийстве Марии Румянцевой в конце июля, был застрелен около своего дома в селе Ивановское. По предварительным данным, убийство совершила мать погибшей девушки – Маргарита Румянцева.
Даниил перестал жевать шашлык. Словил на себе внимательный взгляд Алины.
– Твою мать! – выругался он.
– …выстрелы были произведены из охотничьего ружья. Сергей Шаумян скончался на месте. Маргарита Румянцева на данный момент находится под стражей.
Знакомые виды небольшого села. Оператор пытался ухватить взглядом камеры быт южнорусской глубинки, да только казалось, что все искусственное, наигранное. Как будто не было этих просторов и обыкновенной красоты. Не было прощения.
Алина молча смотрела на Даниила. Не знала, что сказать. Не знала, как бы промолчать, да чтобы это выглядело уместно.
– Ладно, – выдохнув, сказал Даниил. – Давай доедать, и двинемся в Геленджик. Хочется уже поваляться на кровати.
Кивнув, Алина принялась доедать свою порцию шашлыка. Даниилу кусок в горло уже не лез. Хотелось не просто поваляться. Провалиться. Сквозь землю.
Всю дорогу до Геленджика он молчал. Алина делала вид, что спит, хотя просто сидела с закрытыми глазами, откинувшись в кресле. Вечер утонул в темноте, и южное небо вспыхнуло тысячами звезд. Но к Даниилу по-прежнему не возвращалось ощущение красоты. Он без остановки думал о семье Маши Румянцевой. О том, как эта семья разрушилась меньше чем за месяц. Красоту так легко разрушить – об этом он задумывался уже далеко не в первый раз.
21.
Костину уже до чертиков надоело думать о чертовом шифре, чертовой записке и чертовом письме, которое было доставлено родителям убитой девушки. Ему нужно было разложить все по полочкам. Объяснить самому себе, что миром правит отнюдь не хаос. По крайней мере, его личным мирком.
Письмо. Не первая, но, пожалуй, самая важная деталь в расследовании. Преступник решил поиздеваться над родителями убитой девушки и прислал письмо на имя матери со словами:
Ее больше нет. Живи с этим.