Там, на войне
Шрифт:
Слева от меня прижался к щели Усик, а рядом с ним Патров. Маркин как исчез куда-то, так с тех пор больше и не появляется. Но он где-нибудь поблизости.
Снова водворяется тишина. Нам еще долго сидеть здесь. Мы все томительно молчим. Тошно.
Маркин появляется как ни в чем не бывало и приносит жратву: миску старой квашеной капусты, сушеный горох и вязку репчатого лука.
— Мастера чистили эти Федорки, — говорит он. — Все выбрано. До основания!
Обедаем. Курим. Снова щель в стене… Овраг… Окопы… Вечереет… И я опять начинаю размышлять вслух:
— Значит — дамба. Там нет пулемета. Следующей ночью мы попытаемся пройти к ним в тыл. И если уж пройдем…
Мы знаем все их окопчики, знаем пулеметное гнездо,
Уходим в поздних сумерках. Деревню еще не задавила темнота, и власовцы еще не начали освещать овраг и наш пригорок ракетами. В эту минуту мы исчезаем отсюда так же тихо, как и явились.
За овином прыгаем на одном месте — проверяем, не гремит ли снаряжение. Не гремит. День отдыха окончен.
Все трое смотрят на меня и ждут. Надо произнести несколько слов, от которых, может быть, многое зависит. И я произношу их:
— Патров… За ним Усик и Маркин. Я последний. Ждать за бугром, лежа… Патров, вперед!.. Ни пуха!..
Патров пригибается и бежит вверх по проторенной дорожке. Мы смотрим ему в спину и хотим, чтобы он не оглядывался. Он не оглядывается. Вот Патров переваливает через вершину бугра и исчезает в сумеречной мгле… Власовцы не стреляют, можно идти остальным. Усик и Маркин бегут вместе. Я поворачиваюсь и смотрю в сторону власовских окопов. Там все тихо. На нашем пригорке ни Усика, ни Маркина разглядеть уже нельзя.
Наступает моя очередь. Сейчас взовьется первая ракета.
В поле за пригорком чернеют силуэты лошадей. Они разбрелись, стоят по одной, а кое-где и по две, положив морды друг другу на крупы, и не шевелятся. Только одна, почуяв наше приближение, осторожно перебирает ногами…
Лошади намаялись за день. Устали. И спят.
Ни о чем, кроме дамбы, я думать не мог — все пытался еще и еще раз мысленно пройти на тот берег и разглядеть, что там может случиться. Вот уже в который раз я воображал себя проползающим то по левому отлогому откосу, то по правому крутому, туда и обратно. То одна сторона, то другая казалась предпочтительнее, в зависимости от того, на какой стороне у них может быть установлен пулемет. А что, если и на той и на другой? Чтобы пулемета там не было вовсе, я думать не имел права. Пулемет должен быть.
Наши части остановлены противником. Затормозилось все наступление, командир корпуса с треском снят и на его место назначен новый. Этот долго терпеть топтание на месте не станет, а то и его, как предыдущего, снимут… Но пока враг никуда откатываться не собирается, очень даже крепко держится — эсэсовцы, власовцы, «тигры» и «пантеры» — весьма ощутимо!
Весь предыдущий день мы торчали в ничейной полосе, под самым носом у противника, а до этого четверо суток (правда, без Патрова) не вылезали из разведки. Ну сколько можно?! Пусть Усик и Маркин отдохнут. Нельзя передерживать человека под прицелом. Как говорится, вовремя меняй пластинку, а то треснет… А про Патрова вообще ни слова. Будем живы — разберемся.
С самого утра было пасмурно, а тут солнышко чудом пробилось через слоистые облака и глянуло прямо на крыльцо. Так пригрело, что захотелось мурлыкать, но это было бы уж слишком. Я сидел на ступеньке и был относительно надежно отгорожен от противника плетнем и стенкой старого сарая. Дамба начиналась за сарайчиком метрах в пятидесяти и прямой линией уходила к той стороне села. Сама дамба была длиной метров в восемьдесят — сверху ровная, утрамбованная, ширина — два метра с четвертью, вода через затвор стекала в заросшую камышом и осокой пойму речушки. Закрыл глаза и стал прикидывать, откуда будет светить луна и будет ли? Маракую!.. Облачность установилась переменная —
И все-таки возле дамбы нет пулемета. Или они себя никак не обнаруживали. Подумаешь — сейчас нет, через полчаса будет.
Выбрал я крайнюю хату, почти развалюху, отсюда вся местность как на ладони. Хозяйку попросил делать свои домашние дела, словно меня здесь нет (это на тот случай, если с той стороны ведут наблюдение). Заморенная войной старая женщина, одна-одинешенька, жила здесь дотла разоренной жизнью, прямо под носом у противника. А в общем-то ни у кого не под носом, а в своей родной хате с закрытыми ставнями, да еще наглухо занавешенными окнами.
Бабуля была неразговорчива, но она мало что знала— вот только неплохо отозвалась о хозяевах крайней хаты с той стороны дамбы и назвала их людьми работящими: отец-хозяин, мать и два взрослых сына — старший, Тимофей, женат, он с жинкой живет здесь, с нашей стороны, хата у них на взгорье, а сам сейчас у родителей на той стороне. Младший был женат, да жинка скоро померла, и сам он часто хворает — этот живет с родителями. Два взрослых сына и не в армии — это не обнадеживало. Но бабуля добавила: дескать, тут старое пограничье, враг налетел, вздохнуть-выдохнуть не успели, много мужиков-парней осталось во дворах, кто в партизаны пошел, кто с ними якшается, кто затаился, кто доносит помаленьку — эти недоносливые… У бабули троих забрали в армию — успели! — и никаких вестей.
Старые ходики с гирями и добавочным грузом в виде амбарного замка. Ходики стояли. Я подтянул цепочки— поднял груз, подергал туда-сюда, запустил маятник — пошли. Бабка послушала— тикают, похвалила, но кормить меня все равно не стала, да и нечем ей было — хату по запаху чуешь, когда в ней продукта ни крошки. Вот поспать мне удалось, и как следует.
Разбудила наша пехота. Глянул через дверь и увидел что-то вроде полувзвода — они начали окапываться неподалеку от бабкиного двора, вдоль по низине. По всей видимости, чтобы держать под обстрелом дамбу и ближайшую часть села по ту сторону речушки. До противника метров полтораста, от силы двести. С того берега они не могли не заметить появления наших солдат, но никакой активности не проявляли, кроме редкого минометного обстрела. И мои надежды на то, что с появлением пехоты враг хоть немного приоткроется и покажет себя, не оправдались. Теперь здесь не так-то просто будет проскочить. Не мешало бы мне пройти вниз по речке — может быть, удастся высмотреть запасное место для перехода на ту сторону. Мало ли что может приключиться. Из подчиненных у меня была пока одна бабка, и я ее попросил:
— Как только придут солдаты и станут искать меня («человека четыре-пять, не больше»), сказать им — мол, всем сидеть тихо, отдыхать, не разгуливать и ждать— скоро вернется!
Бабуля кивнула. И я пошел.
По дороге решил познакомиться и поговорить с командиром пехотного полувзвода. Он появился: худющий, весь сморщенный, перекошенный и какой-то сам не свой. Сказал, что не знает, зачем его сюда прислали, потому что «этот полувзвод совсем не сила», что «в той атаке в овраге они не участвовали», а сам ждет, что ему вот-вот прикатят пулемет с лентами — «максим». «А то без пулемета мы здесь как попугаи в тире, кто захочет, тот нас и перекувырнет». Каким-то малость контуженым он мне показался, или, может, с тяжелого похмелья? Не поймешь. Звание у него было самое подходящее — младший лейтенант, но я с трудом разглядел это, потому что на одном погоне звездочка отсутствовала вовсе, а второй был прикрыт солдатской шинелью. Его почти прозрачные глаза смотрели в пространство, ни на чем не фокусируясь, и казалось, что их обладатель не представляет ни малейшей опасности ни для своих, ни для противника (но вскоре обнаружилось, что в обоих своих предположениях я ошибся).