Там, при реках Вавилона
Шрифт:
Навстречу несутся склоны и ветви. Солдаты режутся в карты в хвосте автобуса.
– За...ло, - вздыхает тот, который занимался пулевой стрельбой. Скорей бы тут все закончилось... Мне ходить?
– Ходи. Только по одной!
Земляной играет хорошо, а Стрелок, с которым он в паре, - плохо. Земляной психует:
– Долго еще...
– Вот ты чушь порешь, - перебивает его Тен.
– Я вам так скажу: не будьте тупорылыми. Чем вам тут плохо? Что вы все ноете: когда, когда, когда... Придумали, тоже мне, тему! Ну ладно, Рикошет рвался. Так тот домой. А вам-то куда? В части?
Он хлестко отбивается последней картой и выходит из круга.
– Какого ...!
– продолжает он.
– Здесь ты жрешь, как человек, спишь, как человек. Почти. Плюс начальства, бывает, сутками не видишь. Чего еще ваша душенька желает? Здесь дом отдыха, мужики! Че вы заладили?.. Я лично так скажу: чем дольше это продлится, тем для нас лучше. Разве нет? Куда торопиться? Отдыхайте!
За окном то частокол деревьев, то провалы в небо, в хрустальную пустошь до снежных вершин. Прав Тен. Прав, и все это знают. Потому и замолчали.
...У нее истерика. Но ни слезинки, глаза сухие - и от этого становится не по себе. Плотина рухнула - но вместо воды хлынула пустота. Ударила и потащила. Всюду - пустота. Напирающая и сметающая плотины. Не стоило, Митя, противиться. Глядишь, и выплыл бы.
Она говорит и говорит. Снова по-азербайджански. Голоса на крик не хватает, но руки страшны, как у больных во время приступа, когда хватают и мнут одеяло. Дочь пытается ее успокоить, ловит руки и, готовая извиняться, оборачивается на военных. Военные молчат. Кочеулов делает невозмутимое лицо и вытирает лоб платком, замполит тасует отобранную у солдат колоду. Молчат и остальные женщины. Кто-то плачет, кто-то отвернулся к окну.
Время от времени она переходит на русский:
– Аллах их накажет, аллах их накажет!
Митя в смятении. Как это понимать? Ведь они везут армян. Увозят в Армению, спасают от погромов. Тогда при чем тут аллах?! И почему армяне говорят по-азербайджански?! Ох уж эти вавилонские штучки!
Водитель Али выкрикнул какое-то ругательство на одну из ее реплик. Кочеулов наклонился и что-то сказал ему на ухо. Али взглянул презрительно, но больше не ругается.
– Аллах их накажет!
– повторяет она монотонно.
– Аллах накажет!
– Гаянэ, - зовет ее кто-то из женщин по-русски.
– Перестань, дорогая, не трави душу.
– Увидите, увидите, аллах их накажет! Аллах накажет!
Наконец Митя не выдерживает.
– Товарищ лейтенант, - наклоняется он к Кочеулову: - А почему "аллах"? А? Они же армяне?
– Да у них армянского - одни фамилии. Во втором и в третьем поколении здесь живут.
...Автобус едет медленней. Скоро граница. Али заметно разнервничался, курит одну за одной.
– Что, герой асфальта, - усмехается Кочеулов, увидев его трясучее состояние.
– Может, вылезешь, здесь нас подождешь?
Гаянэ уснула. Ее дочка сидит рядом и в чутком полусне вздрагивает, вскидывается каждый раз, когда мать толкает в ее сторону на неровностях дороги.
"Ты страшен... С небес возвестил ты суд, земля убоялась и утихла..."
...Все повскакивали со своих мест и стеснились в проходе.
– Спокойно!
Али произносит первую
– Что делать, командир?
Их человек двадцать. Задрав к небу охотничьи ружья, сходятся с обеих сторон к середине дороги. Идут вразвалочку, уверенно. Передние останавливаются, картинно приваливаются к валунам у края дороги. Непривычное освещение, резковатое, как бы искусственное, прибавляет сцене театральности.
– Спокойно.
Автоматы один за одним лязгают затворами. Кажется, этот звук был слышен снаружи. Люди с охотничьими ружьями опускают стволы и берут их в обе руки.
Стараясь не выдавать себя суетой, Али не спеша встает со своего места и идет в конец салона.
– Дверь открой!
– кричит ему Кочеулов, но он уходит.
– Что собираешься делать?
– Фуражка у Трясогузки танцует твист.
– Не знаю...
– Кочеулов засовывает ПМ за спину под ремень и набрасывает на плечи шинель. - Выйти надо. Поговорить. Где там у него открывается?
Тен шлепает по выключателям, и обе двери складываются с таким пронзительным густым шипением... Кочеулов спрыгивает с подножки на хрусткий гравий.
– Здоровэньки булы!
Трясогузка шепчет:
– Без приказа не стрелять.
– Да ничего не будет, товарищ капитан, - бодро заявляет Вова Халявщик.
– Мы же армян везем, их земляков.
Далеко над краем земли висит мираж горного хребта, с этой точки открывшийся весь, от края до края.
...Слышен только стрекочущий на холостых оборотах двигатель. Офицеры стоят спиной к морде автобуса, солдаты, закинув заряженные автоматы на плечо, - чуть дальше от них, ближе к обочине. Между офицерами и ополченцами, как назвали себя вооруженные люди, легла невидимая пропасть: ни те, ни другие не решаются подойти ближе. Ополченцы одеты в теплые куртки и брезентовки. Загорелые лица. Дубленные крестьянским трудом руки. Старшего у них, видимо, нет. По крайней мере говорят и держатся все равно. Одинаково отвязно. Как ни стараются Кочеулов с Трясогузкой, разговора не получается.
– Не хотим их здесь. Пусть мусульмане живут с мусульманами.
– Трудно вас понять, уважаемые, их же родственники примут...
– Не примут! А если так, мы и с родственниками разберемся.
– Но им же некуда...
– Мусульмане пусть убираются к мусульманам.
Чем дольше они стоят здесь, среди этих валунов, словно освещенных большой люстрой, ввиду далекого снежно-голубого миража, тем сильней ощущение нереальности. Свернули не там, угодили в параллельный мир. Достаточно прикоснуться к какому-нибудь талисману, вспомнить правильный заговор, и нереальность рассыплется, пропуская их.
– Разворачивайтесь.
– Но...
– Разворачивайтесь. Мусульмане должны жить с мусульманами.
Солдаты оглядывают ближайшие укрытия.
– Почему нам броники не выдали? Таскали их все время, а когда нужно...
– Мы же их уложим, - говорит вдруг Митя и сам не верит, что сказал это.
Почудилось? Для проверки повторяет:
– Уложим их в два счета... Как солома против ветра...
– Тсс!
Один из ополченцев, самый молодой, наверное, направляется к автобусу.