Там, вдали...
Шрифт:
Кряжистый дядя, по фамилии Шкурупий («Шкура» — называли его), пьяный меньше других, хитрый и умный, постучал вилкой по графину.
— Ти-ха! Сичас жених споет нам! Просим!
Откуда он, паразит, взял, что жених поет? Может, решил просто поиздеваться?
На жениха вообще-то не обращали внимания, не замечали. А тут посмотри — действительно, сидит жених.
— Давай!.. Але! Женихало петь будет, хэх!..
Кто-то не понял, в чем дело, заорал:
— Горька-а!
Кто-то продекламировал:
Вот— Да ти-ха! — опять закричал Шкурупий. — Просим жениха!
Когда так заорали, Петр заметно побледнел и, стиснув зубы, сидел и смотрел на всех злыми глазами.
— Жених, дэва-ай! — стонала своенравная свадьба.
Ольга посмотрела на мужа, подошла к нему, положила на плечо тяжелую горячую руку, сказала требовательно:
— Спой, Петя, — как кипятком ошпарила
— Перестань, — негромко сказал он.
Человек с вылинявшими глазами пробрался к ним, облапил Петра сзади и, обдавая теплым перегаром, заговорил:
— Есенина знаешь? Спой Есенина, — и крикнул всем: — Вы, щас — Есенина!
Его не услышали.
Петр сшиб с себя руки пьяного, встал и пошел на улицу.
Был тусклый поздний вечер, задумчивый, не по-осеннему теплый. Кропотливо, въедливо доделывала свое дело осень. Это — двадцать пятая в жизни Петра Ивлева, самая нелепая и желанная.
Он ушел в дальний конец двора, сел на бревно, уперся локтями в колени, задумался… Собственно, дум никаких не было, была удушающая ненависть к людям, визг, суетню и топот которых он слышал и здесь.
Из дома кто-то вышел. Петр вгляделся, узнал Ольгу, позвал.
Ольга подошла, села на корточки перед ним.
— Ну что?
— Этот бардак надо разогнать, — сказал Петр. — Пусть догуляют сегодня и забудут сюда дорогу.
Ольга ответила не сразу.
— Мне весело с ними, — сказала нехотя.
— Неправда. Ты просто… от скуки.
Ольга опять долго молчала.
— С тобой-то разве веселее, Петя? Нет.
Петра передернуло от ее слов.
— Правда, что ли?
— Правда.
— Хм… — он не знал, что говорить. Решил быть тоже спокойным. — Неделю прожили… и уже? Месяц-то протянем?
— Не знаю, — Ольга говорила серьезно, трезво.
Петра слегка начало трясти. Хмель, какой был, вылетел из головы: спокойствие Ольги было неподдельно.
— Ты что говоришь-то? Ты думаешь?
Ольга вздохнула, положила голову ему на колени, сказала, как говорят прочувствованное:
— Опротивело все. Никого я не люблю, и ничего не хочу… Плевать на все. Не могу любить. Думала, сумею, — нет.
Петр вконец растерялся.
— Выпила лишнего. Я сейчас пойду выгоню всех, ты ляжешь и отдохнешь… Надо отдохнуть, — говорил и сам понимал: не то.
— Не в этом дело.
— А в чем?
— Я устала.
«От чего?» —
— Побудь здесь, я сейчас приду.
— Куда ты?
— Спичек нет, пойду прикурю.
Ольга села на бревно, тоже склонилась, сказала негромко, с грустью:
— Не шей ты мне, матушка… Не надо…
Ивлев вошел в дом.
— Так! — громко обратился он ко всем. — Собирайте шмотки и вытряхивайтесь отсюда!
Те, кто услышал это, остановились, замолчали, с интересом смотрели на него.
— Я кому сказал?! — заорал Ивлев. — Марш отсюда! И больше чтоб ни одна сволочь не появлялась здесь!
Теперь его слушали все. Прямо перед ним стоял без пиджака человек с вылинявшими глазами.
— Ты на кого это, сопля, голос повысил? — спросил он довольно трезво. — А? Вошь, ты на кого орешь? Ты чье сегодня жрал-пил? А?
— Семен! — предостерегающе сказал Шкурупий.
Семен двинулся на Ивлева.
— Ты на кого голос повысил?!
Петр, не дожидаясь, когда набычившийся Семен кинется на него, сам выступил вперед и хлестко дал ему в челюсть. Семен, взмахнув руками, мешком стал падать. Его подхватили. И сразу, как по команде, на Ивлева бросились четверо. Так дружно кидаются на постороннего, на чужого в своем пиру. Ивлев отпрыгнул в сторону, сорвал со стены ружье, взвел курки…
— Постреляю всех, гадов, — сказал негромко.
Четверо наскочивших попятились от ружья. Зато Семен, очухавшись от удара, опять полез на хозяина. Его схватил сзади Шкурупий… Семен стал вырываться, Шкурупий отпустил его и, развернувшись, ахнул кулаком по морде. Семен рухнул на пол, как куль с овсом.
— Пошли. Действительно поздно уже, — спокойно сказал Шкурупий, глядя на Ивлева маленькими пронзительными глазами. — Спасибо, хозяин, за угощение.
«Этот припомнит мне», — подумал Петр.
Пока разбирались с одеждой, пока одевались, он стоял в стороне с ружьем, караулил движения парней. Кто-то хихикнул и сказал негромко:
— Весело было нам.
И тут вошла Ольга. Остановилась на пороге, пораженная диковинной сценой. Посмотрела на Петра, ничего не сказала, только прищурила глаза. Тоже оделась и ушла вместе со всеми. Случилось все это как-то поразительно быстро.
Потянулась бесконечная ночь. Петр сперва ходил по комнате, мычал от бессильной ярости, думал:
«Придешь, никуда не денешься. Подумаешь — обидел сволочей».
Потом стало невмоготу. Сел к столу, начал пить. Но сколько ни пил — не брало. Только на душе становилось еще муторнее. Он выругался, встал и опять начал ходить.
«Неужели совсем ушла?»
Взял ружье, заглянул в казенник — пусто. Знали бы об этом парни давеча. Полез под кровать — там в чемодане хранились патроны. Достал их, зарядил оба ствола.