Там, за гранью
Шрифт:
Гамильтон посмотрел на Мордана: лицо Арбитра располагало к откровенности.
– Ведь вы синтетист, а не генетик?
– Естественно. Я не смог бы специализироваться в конкретных методиках – это требует всей жизни.
– И даже лучший из генетиков вашей службы не может надеяться занять вашего места?
– Разумеется, нет. Да они и не хотели бы.
– А я мог бы стать вашим преемником? Отвечайте – вы ведь знаете мою карту!
– Нет, не могли бы.
– Почему?
– Вы сами знаете почему. Память ваша превосходна и более чем достаточна для любой другой цели. Но это – не эйдетическая память,
– А без нее, – добавил Гамильтон, – стать синтетистом невозможно, как нельзя стать инженером, не умея решать в уме уравнений четвертой степени. Когда-то я хотел стать синтетистом – но выяснилось, что я создан не для того. Когда же до меня наконец дошло, что первого приза мне не получить, второй меня не увлек.
– Синтетистом может стать ваш сын.
– Теперь это не имеет значения, – Гамильтон покачал головой. – Я сохранил энциклопедический взгляд на вещи, а отнюдь не жажду оказаться на вашем месте. Вы спросили, когда и почему я впервые усомнился в ценности человеческого существования. Я рассказал. Но главное – сомнения эти не рассеялись у меня по сей день.
– Подождите, – отмахнулся Мордан, – вы ведь не дослушали меня до конца. По плану эйдетическую память надлежало заложить в вашу линию либо в предыдущем поколении, либо в этом. И если вы станете с нами сотрудничать, ваши дети ее обретут. Недостающее должно быть добавлено – и будет. Я уже говорил о вашей доминанте выживаемости. Ей недостает одного – стремления обзавестись потомством. С биологической точки зрения это противоречит выживанию не меньше, чем склонность к самоубийству. Вы унаследовали это от одного из прадедов. Тенденцию пришлось сохранить, поскольку к моменту применения зародышевой плазмы он уже умер и у нас не оказалось достаточного запаса для выбора. Но в нынешнем поколении мы это откорректируем. Могу вам с уверенностью обещать, ваши дети будут чадолюбивы.
– Что мне до того? – спросил Гамильтон. – О, я не сомневаюсь, вы можете это сделать. Вы в состоянии завести эти часы и заставить их ходить. Возможно, вы сумеете убрать все мои недостатки и вывести линию, которая будет счастливо плодиться и размножаться ближайшие десять миллионов лет. Но это не придает жизни смысла. Выживание! Чего ради? И пока вы не представите мне убедительных доводов в пользу того, что человеческая раса должна продолжать существование, мой ответ останется тем же. Нет!
Он встал.
– Уходите? – спросил Мордан.
– С вашего позволения.
– Разве вы не хотите узнать что-нибудь о женщине, которая, по нашему мнению, подходит для вашей линии?
– Не особенно.
– Я истолковываю это как позволение, – любезным тоном продолжил Мордан. – Взгляните.
Он дотронулся до клавиши на столе – секция стены растаяла, уступив место стереоэкрану. Казалось, перед Гамильтоном и Арбитром распахнулось окно, за которым раскинулся плавательный бассейн. По поверхности воды расходились круги – очевидно, от ныряльщика, которого нигде не было видно. Потом показалась голова. В три легких взмаха женщина подплыла к краю, грациозно, без усилий выбралась на бортик и, перекатившись на колени, встала – обнаженная и прелестная. Она потянулась, засмеялась – очевидно, от ощущения чисто физической радости бытия – и выскользнула из кадра.
– Ну? –
– Ома мила. Но я видывал не хуже.
– Вам нет необходимости с ней встречаться, – поспешно пояснил Арбитр. – Она, кстати, ваша пятиюродная кузина, так что комбинировать ваши карты будет несложно. – Он сделал переключение, и бассейн на экране сменился двумя схемами. – Ваша карта справа, ее слева. – Мордан сделал еще движение, и под картами на экране возникли две диаграммы. – Это оптимальные гаплоидные карты ваших гамет. Комбинируются они так… – он опять нажал клавишу, и в центре квадрата, образованного четырьмя схемами, возникла пятая.
Схемы не являлись картинками хромосом, а были составлены стенографическими знаками, – инженеры-генетики обозначают ими исчезающе малые частицы живой материи, от которых зависит строение человеческого организма. Каждая хромосома здесь больше всего напоминала спектрограмму. Это был язык специалистов – для непрофессионала карты были лишены всякого смысла. Их не мог читать даже Мордан – он полностью зависел от техников, которые при необходимости давали ему разъяснения. После этого безошибочная эйдетическая память позволяла ему различать важные детали.
Однако даже для постороннего взгляда было очевидно: хромосомные карты Гамильтона и девушки содержали вдвое больше схем – по сорок восемь, если быть точным, – чем гаплоидные карты гамет под ними. Но пятая карта – предполагаемого отпрыска – снова содержала сорок восемь хромосом, по двадцать четыре от каждого из родителей.
Старательно скрывая проснувшийся в нем интерес, Гамильтон прошелся взглядом по картам.
– Выглядит интригующе, – безразличным тоном заметил он. – Только я, конечно, ничего в этом не смыслю.
– Буду рад вам объяснить.
– Не беспокойтесь – вряд ли стоит.
– Наверно, нет. – Мордан выключил экран. – Что ж, извините за беспокойство, Феликс. Возможно, мы еще поговорим в другой раз.
– Конечно, если вам будет угодно. – Гамильтон не без некоторого замешательства посмотрел на хозяина кабинета, но Мордан был все так же дружелюбен и столь же любезно улыбался. Несколько секунд спустя Феликс уже был в приемной. На прощание они с Арбитром обменялись рукопожатием – с той теплой формальностью, какая приличествует людям, обращающимся друг к другу по имени. И тем не менее Гамильтон ощущал смутную неудовлетворенность, словно их беседа закончилась преждевременно. Он отказался – но не объяснил причин своего отказа достаточно подробно…
Вернувшись к столу, Мордан снова включил экран. Он изучал карты, припоминая все, что ему о них говорили эксперты. Особенно привлекала его центральная.
Колокольчики сыграли музыкальную фразу, возвещая приход руководителя технического персонала.
– Входите, Марта, – не оборачиваясь, пригласил Арбитр.
– Уже, шеф, – отозвалась та.
– А… да, – Мордан наконец оторвался от созерцания карт и повернулся.
– Сигарета найдется, шеф?
– Угощайтесь.
Марта взяла сигарету из украшенной драгоценностями шкатулки на столе, закурила и устроилась поудобнее. Она была старше Мордана, в волосах ее отливала сталью седина, а темный лабораторный халат контрастировал с подчеркнутой элегантностью костюма, хотя характеру ее равно соответствовало и то и другое.