Там, за гранью
Шрифт:
– Ну ладно, – вздохнул Гамильтон. – Попробую взяться за эту проблему сам.
– Правда? Пожалуйста!
Гамильтон задумался. Одно дело было поддразнивать чересчур серьезного Монро-Альфу, проезжаясь по адресу его «денежной машины» – и совсем другое растолковывать роль финансов в экономике пришельцу с Арктура.
– Попробуем начать вот с чего, – проговорил он. – В основе всего лежат себестоимость и цена. Бизнесмен что-то производит. Это стоит денег – материалы, зарплата, строительство и так далее. Чтобы не прогореть, он должен эти затраты вернуть – за счет
– Это очевидно.
– Прекрасно. Значит, наш с вами бизнесмен пустил в обращение некоторое количество денег – точно эквивалентное его затратам.
– Повторите еще раз.
– Э? Здесь же простое тождество. Деньги, которые он истратил, пустив в обращение, и составляют его затраты.
– А… а как насчет прибыли?
– Прибыль является частью его затрат. Не хотите же вы, чтобы он работал за так?
– Но прибыль – не затраты. Она… она прибыль.
– Будь по-вашему, – Гамильтон был несколько озадачен. – Затраты – это все, что вы называете затратами, плюс прибыль – должны равняться цене произведенного товара. Затраты и прибыль создают покупательную способность, чтобы приобрести продукт по эквивалентной им цене.
– Но… он же не покупает сам у себя!
– Одновременно он и потребитель. А значит, использует свою прибыль, чтобы заплатить за товар – как собственный, так и других производителей.
– Но ведь его продукт – его собственность,
– Теперь вы и меня запутали. Забудьте о том, что он может покупать и собственный товар. Предположим, он приобретает все необходимое у других бизнесменов. В конце концов, это то же самое. Давайте двигаться дальше. Производство автоматически запускает в обращение деньги – в количестве, необходимом, чтобы купить произведенный товар, не больше и не меньше. Но какая-то часть денег должна быть вложена в развитие производства. Существует также и надбавка к стоимости, с той же самой целью. Все это сокращает покупательную способность. И это сокращение компенсирует государство, выпуская новые деньги.
– Вот это меня и беспокоит, – заметил Смит. – Выпускать новые деньги – обязанность государства, но оно должно их чем-нибудь обеспечивать, например золотом или государственными облигациями.
– Но что же, Бог мой, должен представлять собой символ – кроме своего номинального участия в процессе?
– Вы говорите так, словно деньги – простая абстракция.
– А что же еще?
Смит ответил не сразу. Две несхожих, по-разному ориентированных концепции столкнулись – и завели собеседников в тупик. Наконец «человек из прошлого» заговорил вновь, зайдя с другой стороны:
– Получается, что правительство попросту отдает эти новые деньги. Но это же чистая благотворительность! Это деморализует. Человек должен зарабатывать то, что получает. Но даже если оставить этот аспект в стороне, все равно вы не можете таким образом управлять экономикой. Правительство не может только отдавать и не получать никакого дохода, ведь правительство – это то же самое, что и фирма.
– Почему? Между государственным управлением и бизнесом нет ничего общего. Они существуют
– Но это же нелогично! Это ведет к банкротству. Почитайте Адама Смита…
– А кто это? Ваш родственник?
– Нет, он… О Боже!…
– Прошу прощения?…
– Бесполезно, – обречено проговорил Смит. – Мы говорим на разных языках.
– Боюсь, трудность действительно в этом. Полагаю, вам стоит обратиться к консультанту по семантике.
– Как бы то ни было, – заметил Смит стаканчиком позже, – я пришел к вам не для консультации по проблеме финансов. Меня привело другое.
– Что же?
– Видите ли, я уже понял, что финансистом здесь стать не смогу. Но я хочу работать – каким-нибудь способом делать деньги. Здесь все богаты – кроме меня.
– Богаты?
– По крайней мере, выглядят богатыми. Дорого одеты. Хорошо питаются. Черт возьми, здесь раздают пищу – это абсурдно!
– Но почему бы вам не жить на дивиденды? К чему беспокоиться о деньгах?
– Можно, конечно, но я хочу работать. Кругом полно возможностей для хорошего бизнесмена: меня с ума сводит, что я не могу за них ухватиться; как подступиться, не знаю. Но есть одна область, которую я хорошо знаю помимо финансов. И я надеюсь, что вы могли бы мне подсказать, как на этом заработать.
– Что же это?
– Футбол.
– Футбол?
– Именно. Мне сказали, что вы большой спец по играм. «Игорный магнат» – так они вас окрестили. – Гамильтон не прореагировал на такую оценку, и Смит продолжал: – А футбол – это игра. И если правильно за нее взяться, она должна принести деньги.
– Расскажите поподробнее.
Смит пустился в пространное описание, чертя по ходу дела диаграммы, объясняя, что такое нападение, защита, блок, передача. Он рассказывал о толпах болельщиков, о продаже билетов, о тотализаторе.
– Звучит все это красиво, – согласился Гамильтон. – Сколько убитых за один матч?
– Убитых? Но никого же не убивают – травмы, конечно, случаются: сломанная ключица или еще что-нибудь, но не страшнее.
– Это можно изменить. И не лучше ли облачить защитников в доспехи? Иначе их придется заменять после каждой комбинации…
– Да нет же, вы не понимаете… Это… ну…
– Полагаю, вы правы, – согласился Гамильтон. – Я никогда не видел этой игры. Она не совсем по моей части. Обычно я занимаюсь механическими играми – машинами, на которые делают ставки.
– Значит, футбол вас не интересует?
Гамильтона это не заинтересовало. Но, взглянув на разочарованную физиономию юноши, он решил быть с ним помягче.
– Это интересно, но не по моей части. Я сведу вас с моим агентом. Думаю, он что-нибудь сообразит. Предварительно я с ним поговорю…
– Я вам очень благодарен.
– Договорились? Мне это не составит труда.
Когда аннунциатор сообщил о приходе посетителя, Гамильтон впустил Монро-Альфу и sotto voce [Вполголоса (ит.)] попросил общаться со Смитом как с равным себе вооруженным гражданином. После довольно длительного церемониального обмена любезностями Клиффорд с энтузиазмом начал: