Тамбур
Шрифт:
— Да, началось с Данте, но вас-то это не касается.
Я брал у него уроки и… А знаете, он всех предпочитал учить по Данте. А учеников у него было много. Что я говорю? — как в беспамятстве, пробормотал он. — Да, «любовь, любить…». Не важно. И помню тот четверг…
— Когда вы мне позвонили? — робко спросила Галина.
— Нет, — опомнился тот. — Зачем — тот? Это было за неделю до того. Тогда я и листовку с вашим телефоном взял из ящика. Наверное, уже тогда знал, что решусь… Сам бы не решился, но раз уж так…
— Да
— Понимаете, — это был уже не голос, а тень голоса. Даже не шепот, но Галина различала каждое слово. — В тот миг, когда я увидел это, я его возненавидел.
Как он мог?
— Мог — что? — Она даже привстала с кресла. — Даня, Данечка, я тут, я вас слушаю, говорите со мной!
— Перестаньте, — очень устало ответил ей тот. — Я вам никто. Вы так ласковы со мною только из вежливости.
Галина смолчала, хотя могла бы с чистой совестью признаться, что вежливость тут ни при чем. Этот парень, которого она и в глаза-то не видала, был ей не безразличен. Она и сама не понимала, отчего так прониклась его бедами — а что беды были, да не выдуманные, а настоящие, Галина знала. Этот тихий, отчаявшийся во всем голос сделал с нею то, что для психолога означает провал — пробудил в ней чувства! И разве она могла теперь судить о нем адекватно? Ей было жаль парня, и она сама не понимала, отчего?
— И мне бы, дураку, молчать, уйти а тень, а я… — продолжал тот. — Помню ту неделю. Я, в самом деле, варился в аду. Начал даже пить. На уроки к нему больше не ходил. Потом… Боже! Зачем я это сделал! Помню, как вошел туда. Я вру, когда говорю, что не помню. Помню все, и очень даже отчетливо. И его голову, пробитую. И свою руку в крови. И как я шел по улице в магазин, за коньяком. В одном костюме. Было холодно, поднималась метель. И продавщицу помню, и как я вдруг увидел кровь на руке и стал ее прятать. И был еще какой-то человек…
Он умолк и Галина в панике воскликнула:
— Даня, я здесь!
— И я… Здесь пока еще, — полумертвым голосом откликнулся тот. — Потом, потом… Почему я не умер сразу? Я бы успел умереть. Но все тянул, а потом приехала милиция. Меня спасли. Какой я слабый… Правильно говорила моя тетка — я ни на что не гожусь. Но ничего, все будет хорошо.
Последние слова он произнес таким тоном, что Галина прикусила нижнюю губу. Ничего не будет хорошо — это было ясно.
— В какой больнице вылежите?
— Не важно. И запомните, на тот случай, если с вами будет разговаривать следователь, — его голос неожиданно зазвучал мужественно и твердо, — это я убил Алексея Михайловича. Я — и только я!
— Даня! — воскликнула она. — Послушайте и меня! Те ваши три звонка, в ту ночь, с четверга на пятницу, не произвели на меня впечатления, что вы убийца!
Даня! Я не первый год занимаюсь своим делом и сразу могу сказать, что вы
— Два, — ответили ей, и сперва она не поняла, о чем речь. Однако парень все объяснил. — Я говорил с вами два раза.
— Три!
— Два, — твердо повторил он. — Да, я звонил три раза, но в первый раз бросил трубку, как только услышал ваш голос. Я же трус. Мне и на звонок было трудно решиться. Все; что у меня получается хорошо — это истерики.
— Постойте! — она схватила истрепанный журнал и перелистала страницы. — Вот! Четверг! 23.15. Тема: не с кем поговорить, вы от меня отделываетесь. У меня кое-что случилось. Кажется, убили человека. Антиопределитель номера. Это были вы?!
Последовала короткая пауза, и Даня спросил, кто звонил — мужчина или женщина?
— Да вы и звонили! — вне себя вскочила Галина.
Тут ей повезло — из-под журнала выкатилась помятая сигарета, оставленная кем-то из коллег. — Она жадно закурила.
— Это был не я.
— Господи, боже мой… — Она лихорадочно теребила журнал, отыскивая нужные записи. — А вот это — 2.35, ночь пятницы, насчет того что вы сейчас покончите с собой?! И снова — не с кем поговорить, смотрите себе телевизор! Это кто?! А дальше, прямо сразу — в 3.10 — звонок с цитатами Данте! Вы?!
— Это — я, — на удивление спокойно признался Даня. — Но первый раз — нет.
— А я думала.., что все три звонка от вас…
— Спокойной ночи, — все так же спокойно и дружелюбно ответил Даня. — И запомните — Алексея Михайловича Боровина убил я. И только я.
Он особенно выделил слово «только» и прервал связь. Галина бросила трубку и растерла ноющие виски.
Глава 9
В палате было тихо и темно. Лампочка, ввинченная над дверью, почти не давала света. Она тускло мерцала сквозь тяжелый воздух — один из пациентов был лежачим. Даня отключил телефон и снова сунул его под подушку. Эта женщина, Галина… Зачем она так ласкова с ним? Зачем принимает в нем участие? Она только все портит! Если принимаешь такое решение, лучше не встречаться с хорошими людьми, а то вдруг передумаешь!
Он приподнялся на подушке. Оглядел палату. Кажется, все спят. В последние дни ему стало легче, меньше кружилась голова, он мог сесть, встать, самостоятельно сходить в туалет. Мог сделать все, что угодно, кроме одного — жить.
«Мать жалко!» — машинально подумал он, опираясь на локоть.
Но мать перенесет то, что он задумал сделать. Даня твердо в это верил. Да, он единственный сын, да, она его потеряет. Ну и что с того? Рядом будет отец, и тетка подтянется. Мать не одинока, как он. И если у нее будет горе, она, по крайней мере, сможет говорить о нем прямо, не выбирая слов, не скрывая подробностей. А это уже почти и не горе…