Тамбур
Шрифт:
— Значит, вы мне не верите? — та поджала тонкие губы и посмотрела на него с видом обиженного ребенка. — А я и справку взяла в травмпункте, что у меня кровоподтек в результате удара…
— И что ты хочешь делать с этой справкой? — устало спросил Голубкин. Украдкой взглянул на часы. Уже начинался вторник. Весело! — Свидетелей у тебя нет, подозревать никого не подозреваешь. И причины-то нет тебя по голове бить! Даже если удастся сдать заявление, ничего они не найдут.
— Они? — насторожилась девушка. — А я хотела отдать
Голубкин дружески похлопал ее по сухой ручке, отчего на запястье оглушительно зазвенели аляповатые браслеты:
— Не мой район, душечка! Но совет дать могу. Если пойдешь с жалобой к местным ментам, оденься как-нибудь попроще. Ну, брюки там, свитерок, что ни… И все это богатство сними!
Он указал на украшения, из-за которых Пивоварова больше походила на новогоднюю елку, чем на человека.
«Елка! — мелькнуло у него в голове. — Новый год на носу, а я закопался! Ну что делать?! Кто ее купит-то — ведь не мои женщины!»
Пивоварова рассердилась еще больше. Она торжественно заявила, что в таком случае вообще никуда не пойдет. Человек имеет право выглядеть так, как ему хочется, а дискриминация по этому признаку отвратительна! И демонстративно принялась обматывать голову оранжевой шалью, расшитой золотыми змеями. Она носила ее вместо шапки, которая была куда практичней в морозы. То была та самая шаль, которая, судя по словам девушки, и спасла сегодня ее от более серьезной травмы. Пивоварова замоталась чуть не до глаз. Выглядело все это сооружение на ее маленькой головке довольно забавно.
— Да ты не сердись на меня, — встал вслед за нею Голубкин и пошел вместе с девушкой к выходу. И пора было — время за полночь. — Рассердилась все-таки?
Да ты что не отвечаешь?
— Чего? — только тут обернулась Алла, и, оттянув пальцем край шали, попросила говорить погромче. Она в этом тюрбане плохо слышит.
Они уже вышли на улицу, как вдруг мужчина резко схватил ее за руку. Пивоварова едва не упала, поскользнувшись на заледеневшем тротуаре.
— Ты была в этом вот? — Он указал ей на голову. — Ты в нем плохо слышишь?
— Ну, хуже, чем обычно, — призналась она и наконец установила равновесие. Обувь у нее тоже была какая-то легкомысленная — не по погоде. Расшитые бисером тапочки постоянно скользили, и потому девушка шла вперевалку.
— Такты из-за этого дурацкого тюрбана и не услышала шагов! — воскликнул Голубкин.
Пивоварова, на миг задумавшись, согласилась с ним, однако напомнила, что «дурацкий тюрбан», возможно, спас ей жизнь. И вместе с тем порадовалась, что следователь хоть частично верит ей — не то, что эти две сороки на кафедре.
— Враги у тебя в институте есть? — напряженно допытывался Голубкин. Он уже и в самом деле верил ей — ну, почти.
— Откуда? Я ни с кем не ссорилась.
— А про то, что ты плохо относилась к Боровину и что у вас вообще было, кто-нибудь знал?
Девушка заносчиво пожала
Напротив, она стыдилась той истории… И потом, ей бы все равно не поверили, что двойки и тройки по итальянскому — лишь последствия ее отказа…
— Вот что! — Голубкин резко остановил проезжавшее такси. — Сейчас прямо домой, ясно? Нигде не околачивайся. В институт в ближайшие дни не ходи, тем более, у тебя есть справка. Пропусти неделю.
«Значит, завтра придется туда съездить, — подумал он, провожая взглядом габаритные огни удалявшейся машины. — Девчонка не врет. Она могла что-то перепутать, но что не врет — точно. Эта дурацкая тряпка — позволил бы я дочке накрутить на голову такое! — ее спасла. И может быть, в самом деле, от смерти. Но кто и за что? Понять бы сперва, за что! Как и в деле с Боровиным…»
Дома его ждал разнос от жены. Та сказала, что ребенку не дают спать звонки — два раза звонила какая-то женщина и просила его к телефону. Но когда Нина сказала, что та спокойно может передать ей все, что угодно, как-то замялась и бросила трубку.
— Телефон я отключила. Ты свой мобильник тоже отключай. Хоть одну ночь поспать бы спокойно! — Нина с раздражением взглянула на часы и махнула рукой:
Хотя, какое уж там! Второй час!
* * *
Голубкин отправился в институт с утра, если это можно было еще назвать утром. Жена не только отключила все телефоны, но и в раздражении забыла завести будильники, так что проспали все — кто куда. Следователь чертыхался, пробиваясь сквозь пробки к институту, и жалел, что не воспользовался метро.
На кафедре были знакомые все лица — Марьяна Игнатьевна, щеголь лет пятидесяти, с удивлением взглянувший на Голубкина, ", конечно, Жанна.
Та сидела с мрачным видом и, казалось, вообще ничего не желала знать и видеть. Ее миловидное личико казалось осунувшимся. На Голубкина она едва взглянула.
— Доброе утро, то есть день, — поздоровался тот, еще не отдышавшись после выхлопных газов, которые чуть не задушили его на Садовом Кольце. — Что новенького?
— А чего бы вы хотел? — доброжелательно спросила Марьяна Игнатьевна, снимая очки и враз молодея лет на десять. У нее были удивительно красивые глаза… — У нас тут каждый день новости.
— Ну, например? — Голубкин обращался исключительно к ней. Он чувствовал, что эта женщина готова к разговору, в отличие от Юры, который уже собрал книги и вышел, и Жанны. Та была мрачнее тучи.
— Вы что у нас тут, решили пост учредить? — поинтересовалась Марьяна Игнатьевна. — На общественных началах? Вроде бы уже всех допросили.
— Да, только вот, — Голубкин решил сблефовать, — мой приятель из вашей управы вчера вечером позвонил и сказал, что имелся еще один случай нападения на сотрудника вашего института. «С прошибитием головы», — каком выразился-.