Таможня дает добро
Шрифт:
Бухта на поверку оказалась куда больше, шире, чем казалось с палубы парохода. В темноте он затруднился бы точно определить расстояния, как и скорость, с которой они двигались — но мог с уверенностью сказать, что прошло не меньше трёх четвертей часа, прежде чем нос лодочки ткнулся в высокий белый борт. Он вскарабкался по верёвочному, с узкими деревянными ступеньками трапу — и испытал невыразимое облегчение, услыхав сначала на знакомом псевдо-эсперанто, а потом и на русском: «Проходи, парень, будь как дома…»
— Значит, ты журналист… — повторил шкипер. — Из огня, значит, в полымя угодил — от исламских боевиков прямиком
Роман пожал плечами. — Я ведь и раньше бывал в горячих точках, просто на этот раз не повезло. Застрял в Алеппо и не успел добраться до российской военно-морской базы в Тартусе. Вот и пришлось морем, на Кипр…
Шкипер сощурился — не насмешливо, как отметил молодой человек, скорее лукаво.
— А не боязно? Я сам, правда, там не был, сказать не могу — но в газетах прописано, что лютые они, чуть что — головы режут…
Роман пожал плечами. Старомодная манера шкипера изъясняться несколько его озадачивала — она словно вышла из книг или фильмов середины прошлого века. Или это он нарочно валяет дурака, работает на образ?
— Такая работа, Христофор Бони… простите, Михаил Христофорыч… — Романа так и тянуло назвать собеседника этим знакомым по мультику, именем-отчеством. Тот и правда, напоминал Врунгеля — та же седоватая щетка усов, нос картошкой, белый китель с воротником-стойкой, туго застёгнутый под подбородком на все крючки. И даже трубка имелась — она дымилась в бронзовой пепельнице, распространяя по кают-компании аромат дорогого табака.
— Ничего-ничего, паря… — добродушно отозвался «Врунгель». — Меня часто так называют, привык. Если удобно — зови Христофором Бонифатьевичем, но тогда и я уж буду называть тебя Рамоном, как в документе прописано. Не против?
И ткнул пальцем в корочку с красным крестом, лежащую на столе. — Значит, в Сирию тебя по работе занесло? Что ж, повезло, коли в живых остался. Вот и здесь — сбежал от бандитов и прямиком к соотечественникам, то есть к нам, на «Квадрант»! Выходит, везучий ты, Рамон батькович, а это дорогого стоит. Не думал, как дальше жить, чем заниматься?
— Когда мне было об этом подумать? — удивился Роман. — Я тут всего ничего, ничего не понял, ни в чём ещё не разобрался. Вот пойму, разберусь — тогда и можно будет думать, а пока…
— А пока — оставайся-ка ты на «Квадранте». — Врунгель тяжело поднялся со стула. А он в возрасте, подумал Роман, седьмой десяток разменял, и не вчера… — Ночевать тебе где-то надо, не на пристани же, между бочками? Есть-пить опять же, нужно, в портовых кабачках, даром не накормят. Парень ты крепкий, толковый, свой опять же, Руссский — а у меня как раз матроса не хватает…
— Случилось что-то? — осторожно осведомился Роман. — С мачты сорвался, погиб, утонул?
— Бог с тобой! — Врунгель испуганно замахал руками. — Жив-здоров, правда, не сказать, чтобы цел. Я его, поганца такого, списал на берег за буйство и неумеренное пьянство. Я понимаю, в пору, во время стоянки грех не выпить — но когда пьяного на борт не свои доставляют, хоть и с побитой рожей, а полиция, со связанными руками и бумажкой о штрафе? Ты не подумай, — поспешно добавил он, — сухого закона у нас нет, но меру знать всё же надо, иначе одно только свинство выходит и урон репутации!
— Я вообще-то не употребляю… почти. — сказал Роман. — По праздникам, или там коктейль на каком-нибудь мероприятии, а так — воздерживаюсь.
— Коктейли у нас не в ходу, уж извини… — ухмыльнулся Врунгель. — А вот свою чарку в обед каждый имеет, это обязательно. Ты, вот что, парень: сейчас тебя накормят, а потом ступай
Роман ответил, что да, справиться, хотя и без особой уверенности. Придётся справиться, не ходить же заросшим? Щетина уже сейчас раздражающе колола шею, надо срочно что-то с этим делать…
— Вот и хорошо, вот и славно. — кивнул «Врунгель». — После прошвырнёмся по городу, а как стемнеет — заглянем к мамаше Гвинкль. Эль у неё отменный, за ним и побеседуем, обстоятельно, не торопясь…
Сна не было ни в одном глазу. Со стороны пролива в бухту шла низкая волна, мягко, словно на огромных качелях, раскачивая уснувшую шхуну. В кубрике, низком, подпалубном помещении, Роману вместо обещанной «Врунгелем» койки выделили простёганный из двух слоёв парусины — боцман назвал её мудрёным словом «канифас» — обшитых по краям парусиновой же тесьмой с железными люверсами. В люверсы был пропущен тонкий просмоленный канат,которым койку полагалось цеплять к бимсу — и устраиваться в ней, подобно дачнику, предающемуся послеобеденному отдыху в гамаке, натянутом между двумя яблонями. Или вишнями, или какими-нибудь ещё представителями плодово-ягодной флоры, мрачно думал Роман, неуклюже копошась в парусиновых объятиях этого предмета судовой меблировки. Дачнику-то хорошо, он привычный — небось, не раз безмятежно засыпал в провисшем, покачивающемся ложе на дачном ветерке, а каково новичку, одолеваемому самыми разными мыслями? Повозившись на койке с полчаса, Роман осознал, что заснуть не получится. Да и не хотелось ему спать — слишком многое надо было обдумать, и делать это лучше снаружи, на свежем воздухе.
Он встал, натянул белые парусиновые штаны (джинсы, футболка, и пистолет лежали в небольшом деревянном сундучке, выданном боцманом вместе с прочим «казённым» имуществом) и полез по крутому, с латунными поручнями, трапу вверх. Обуваться не стал — приятно было ощутить голыми подошвами тёплые, не успевшие остыть за вечерние часы доски палубы. Очень хотелось лечь, заложив руки за голову, и глядеть вверх, на звёзды, думать, перебирая мысленно всё, что с ним произошло за этот безумный день. Так Роман и сделал; сон всё не шёл, тогда он встал, потянулся, зазминая затёкшие суставы и, встав у лееров, попытался разыскать «свой» пароход. Или судно уже ушло? Но, вроде, перед побегом он не замечал приготовлений к отправлению…
Пароход он не нашёл, как не всматривался в темноту. Внешний рейд тонул во мраке, и только кольцо огоньков «зоны прибытия» да тусклые фонари на мачтах судов, стоящих на бочках, еле-ели проглядывали сквозь спустившийся на бухту туман. Оставался единственный вариант — подняться повыше, воспользовавшись верёвочными лесенками, поддерживающими с боков мачты — кажется, они называются ванты? Сказано — сделано; ступеньки приятно щекотали голые ступни, палуба внизу мягко покачивалась. Роман устроился на перекрещенных деревянных брусьях, укреплённых на середине мачты, ухватился за снасти, пожалев мельком, что нет ремня или куска верёвки, чтобы обвязаться за пояс — и принялся наблюдать.