Танцы марионеток
Шрифт:
– Леночка, он тебя ужасно обманул! – ахнула Ольга Сергеевна.
Лена начала смеяться. Ужасно обманул. Ужасно.
– Нет, мам, – выговорила она, содрогаясь от смеха, – это ты меня ужасно обманула. Я с тобой стала жить страшной жизнью. Страшной, правда. Мне даже жить расхотелось. Ты у меня отняла самое главное – мою работу, потому что решила, что чем больше я пишу, тем независимее от тебя становлюсь. Это и в самом деле было так, и ты этого не вынесла.
– Да ты бездарность! – вдруг взвизгнула Ольга Сергеевна. – Я тебя поддерживала, как могла! Свинья неблагодарная! Как ты смеешь меня обвинять, если я все делала только для тебя?!
Лена утерла слезы, выступившие
– Извини, на меня это больше не действует. Пожалуйста, позволь мне забрать вещи.
Мать прижала руки к губам, лицо ее искривилось, и она заплакала. Крупные капли текли по щекам, скатывались в вырез белой кружевной блузки – казалось, она тает, истекая слезами.
– Девочка моя… – прорыдала Ольга Сергеевна. – Не оставляй меня одну! Я же все, все ради тебя, клянусь! Лишь бы тебе было хорошо! От Вадима твоего ничтожного тебя отвадила, потому что ты бы с ним была несчастна… Сволочь жирную, вруна похабного прогнала… А-а-а! Как же ты не понимаешь, Лена! Что же ты родной матери не веришь!
Лена в ужасе отступила от нее.
– Ты… ты… Господи, да ты чудовище!
– Любая мать ради своего ребенка становится чудовищем!
– Замолчи! Ты не ради меня им стала, а ради себя! Ты хотела, чтобы я никуда от тебя не делась, чтобы у меня своей жизни не было – никакой: ни выдуманной, ни настоящей! Я из-за тебя перестала писать!
Она задохнулась, закашлялась.
– Не пущу! – надсадно выкрикнула Ольга Сергеевна, перестав рыдать. – Никуда не пущу! Вот! Вот! – Она схватила сумку, перевернула и потрясла: вещи, второпях сложенные Леной, посыпались на пол. – Никуда не поедешь! – Вторая сумка разделила судьбу первой. – Запомни, ты ни на что не способна! Ты без меня не справишься, пропадешь, а потом умолять будешь, чтобы мама тебе помогла, вытащила тебя из беды.
Слова полились из нее потоком, как прежде слезы, и Лена улавливала что-то о своей бездарности, о лгущих мужчинах, о том, что никто не поможет, что всем наплевать… В конце концов в ней словно что-то переключилось, и она поняла, что зря стоит здесь, слушая вопли женщины, трясущей ее свитером. Зажав в руке сумочку с документами и деньгами, Лена прошла мимо матери по разбросанным вещам, стараясь не наступить на них. Ольга Сергеевна замолчала, но, когда дочь вышла из квартиры, вслед ей полетела пустая сумка, едва не ударив ее по голове.
– И не возвращайся больше, ясно?! – крикнули ей вслед. – Ты здесь никому не нужна!
– Нам выражается благодарность!
Сдерживая смех, Сергей обернулся к Макару и Маше. Илюшин оторвался от монитора, где была развернута статья об аресте Олега Тогоева, и вопросительно поднял брови:
– Старая леди в изысканных выражениях поблагодарила тебя за то, что ты вызвался быть дополнительной мишенью?
– Почти. Вообще-то она сказала, что благодаря моей тупости она чуть не лишилась домработницы и, хотя уже стала думать, что это был не худший способ избавиться от криворукой неумехи, все-таки надеется, что в другой раз мне не потребуется так много времени, чтобы предупредить кого-нибудь о готовящемся покушении. Фух!
– И она уложила все это в одну фразу? – восхищенно спросила Маша.
– Она уложила даже больше, но я сумел воспроизвести только это. Поскольку под конец мне сказали, что прощают за промедление, я решил расценить слова Марты Рудольфовны как благодарность. Макар, что интересного ты вычитал?
– Ничего такого, что было бы для нас неожиданностью. В основном общие слова, намеки на финансовые махинации. Правда, тут упомянуто про уклонение от уплаты налогов. Остается надеяться,
– Макар, что было на флешке? – спросила Маша. – Теперь-то ты можешь рассказать?
Илюшин удовлетворенно потянулся.
– Обороты на счетах компаний, которые Тогоев использовал в своих схемах. Фирмы, через которые проводились операции, естественно, официально не имели к нему отношения. Программа бухгалтерского учета – 1С – хранилась в компьютере Тогоева, а он не считал нужным защищать кабинет от тех, кто в доме. В этом состояла его большая ошибка: дочери ему все-таки следовало опасаться.
Юля зашла в комнату, увидела открытый документ и скопировала его – а может, специально порыскала по компьютеру в надежде найти что-то подобное. Ей нужно было то, чем она сможет шантажировать отца, но носить с собою флешку Сахарова опасалась и оставила ее у подруги. Надеялась, что сможет забрать ее в любое время, если решится использоваться информацию против Олега Борисовича.
Зато она очень помогла нам с Серегой. Год назад нам пришлось иметь дело с неким Асланом Коцбой, владельцем компании «Юго-запад». Выяснилось, что именно ему в свое время перешел дорогу Тогоев.
– Не просто перешел, а нажил себе смертельного врага.
– Именно. Я не рискнул связываться с Асланом напрямую, а привлек к этому Игоря Перигорского как незаинтересованное лицо – так сказать, посредника между высокими договаривающимися сторонами. Ходить вокруг да около я не стал, честно изложил, чего мы хотим и что у нас имеется. Возможно, что Коцба не стал бы слушать меня, подозревая какую-нибудь интригу, однако к Перигорскому он отнесся внимательнее. Флешка оказалась у него, и Коцба развернул против Тогоева такую кампанию, от которой тот не скоро оправится. Все-таки врагов Олегу Борисовичу следовало выбирать осмотрительнее: Аслан – восточный человек, очень злопамятный, ничего не прощающий и выжидающий подходящего момента. Как сказал мне Перигорский, Коцба признался, что ждать ему пришлось долго, но оно того стоило. Так что мы должны быть признательны Юле Сахаровой – не оставь она флешку, справиться с Олегом Борисовичем было бы несколько…м-м-м….сложнее.
Сергей бросил на напарника испытующий взгляд, но не смог ничего прочитать по лицу Илюшина.
– Да, теперь ему некоторое время будет не до нас, – подтвердил он. – И его дочери тоже.
– Интересно, зачем Конецкая взяла родственницу к себе, если терпеть ее не могла? – недоуменно протянула Маша.
– Как раз это очевидно, – отозвался Бабкин. – Во-первых, потому что ей нужна была сиделка к ее подруге, Мурашовой, а тут подвернулся такой шанс – почти бесплатная рабочая сила, полностью зависимая от хозяйки. Во-вторых, когда Сахарова подстерегла Конецкую возле дома и бросилась к ней, умоляя спасти ее и дать приют, старуха не выдержала и дрогнула – она все-таки тоже не каменная, а тут как-никак перед ней была хоть и не кровная, но родственница, тем более по линии покойного мужа. В-третьих, она надеялась, что Юлия изменилась за то время, что они не виделись, – а времени прошло много. Когда-то к ней приезжал ребенок, а два с половиной месяца назад откуда ни возьмись возникла взрослая девушка, рассказывающая про папу-садиста. В первую же неделю совместной жизни Конецкая прониклась к ней сильнейшей неприязнью, но из жалости решила не выгонять, потому что идти Сахаровой было некуда. К тому же у нее в мыслях не было, что девица может быть ей чем-то опасна – она ее настолько презирала, что не считала способной на сильные поступки. Даже отказалась звать полным именем, как требовала Сахарова, и обращалась к ней исключительно Лия.