Танцы мертвых волков
Шрифт:
— Вот именно, — согласился я. — И этого я понять не могу. Возможно, он знает ее лично, а Быстрова либо не колется, либо не отдает отчета в этом. Возможно, его прельстило ее фото на страницах журнала, а узнать телефон труда не составит. Ну, или третий вариант — он слышал о той истории с виртуальной бандой и решил ее впутать.
— Она может быть сообщницей, — скривился Семенов. — Но мне бы не хотелось… Она… ну… такая….
— Красивая? — услужливо подсказал я. Семенов покраснел. — И мне бы не хотелось. Как минимум, на два убийства у нее алиби, насчет
— Интересно, как он выбирает жертв? — задумчиво произнес Семенов и отошел к подоконнику, где стоял чайник. Долив его из стеклянного графина, Семенов вытащил из висевшего на ручке пакета сверток с бутербродами и уселся за стол.
— Не пойму, — честно признался я. — И потому начинаю сомневаться в том, что это — серия.
— Почему?
— По той же причине. Что в них общего? Разный пол, разный возраст, социальный статус… Надо, конечно проверить, но в протоколах по делу Курочкина и Кутеповой Юля Быстрова ни разу не всплыла. Надо поискать связи, ведь не первых попавшихся он убивает. Думаю, за ними он следил и довольно долго.
— Почему?
— Да вот из-за этой нарочитой привязанности к картам. У Боталова была кличка — Валет. Тыртычная жила в десятой квартире, и родилась десятого октября девяностого года. Чуешь? Одни десятки?
— Понятно, — кивнул Семенов, и с сомнением добавил, — А Курочкин и Кутепова?
— Наверное, из-за профессии. Ни в дате его рождения, ни в адресе на первый взгляд ничего связанного с шестерками нет. А вот работал он типичной "шестеркой" — курьером. Что до Кутеповой, то единственное, что приходит в голову — это возраст. Ей было восемьдесят лет. Ровно.
— Ну, ведь тогда все сходится, — обрадовался Семенов.
— Это и не нравится. Понимаешь, слишком уж очевидна эта аналогия. На месте этих людей мог оказаться кто угодно, если моя версия верна.
— Почему бы нет? — пожал плечами Семенов. — Я вот слышал про америкоса, который убивал по знакам зодиака.
— Я тоже слышал, и даже знаю, что фильм про него есть, но не смотрел. Единственное, что знаю, там был какой то хитрый код, который следовало разгадать. А у нас что? Утопление и игральная карта. Примитивно очень. Я внутренне жду подвоха.
— Кстати, утопление — не самый легкий способ убийства. Почему он их топит?
— А вот это как раз хорошо укладывается в психологию маньяка. Вода для него может быть чем-то возбуждающим. Или ему кажется, что таким способом он их очищает.
Тут Семенов и выразил свое согласие, восхищенно сверкая глазами
— Шеф, ты гениален.
— А толку? — усмехнулся я. — Представляешь, как мы с этой версией пойдем к начальству?
— Смутно.
— А я так вообще не представляю. Это все ну очень притянуто за уши.
— Я вот чего думаю, — задумчиво произнес Семенов. — Четыре трупа из известных осматривала Земельцева. В этом что-то есть, как ты думаешь?
Признаться, эта мысль мне в голову не пришла, но уронить авторитет начальника я не мог.
— Это
— Карьеристка, — фыркнул Семенов.
— Наверняка. Но сейчас другое беспокоит.
— Что же?
— Смотри сюда. У нас есть шестерка, восьмерка, десятка и валет. Предположительно, где-то лежат трупы с семеркой и девяткой в карманах. Что у нас дальше?
— Дама, — выдохнул внезапно побледневший Семенов. — И это будет Быстрова.
— Боюсь, ты прав, — кивнул я. — Покойники появляются с интервалом в два-три дня, и Юле наверняка в этом пасьянсе уготовано свое место. Он ведь ей звонит, не слишком опасаясь разоблачения. А это возможно в том случае, когда собеседник все равно определяется на убой.
— Но кому тогда он будет звонить? — возмутился Семенов.
— Возможно, кому-то еще. А возможно никому. Если он задумал избавиться от Юлии, ее смерть незамеченной не останется. В городе поднимется такая буча, что внимание к этому делу будет обеспечено.
— Что же нам делать?
Я сгреб разложенные бумаги в кучу. Семенов смотрел на меня с плохо скрываемым беспокойством.
— Пошли к шефу, — вздохнул я. — Авось выслушает и не прогонит. Ну, а прогонит, тогда сами чего-нибудь придумаем.
— Быстрову надо охранять, — быстро сказал Семенов, зардевшись, как девица.
— Само собой, — буркнул я. — Вот ты и пойдешь.
Игорь
День — это чистый лист.
Ночь — точка невозвращения…
Однажды глупый деревянный мальчик сунул длинный нос в чернильницу и уронил черную каплю на белый лист. Эта клякса и стала точкой невозвращения. Казалось бы, с чего все началось? С проданной азбуки? Пяти золотых? Поля чудес? Нет, его никчемная жизнь завертелась в калейдоскопе пестрых событий после кляксы на листе бумаги, ибо за чернотой мы прячем самые мрачные мысли, в которых стесняемся признаться даже самим себе. Ибо Зло — подлинное и древнее — всегда безобразно. Творя его, мы испытываем толику стыда и страха быть уличенным и опозоренным, как нагая Ева с надкушенным райским плодом.
Нет ничего страшнее, чем быть изгнанным из рая в пустую неизвестность бытия, ощущая, как захлопываются двери Эдема, а святой Петр поворачивает золоченый ключ с ужасающим скрежетом. И ты, голый и босой, ранишь руки об ажурную изгородь из плетеных роз, умоляя впустить тебя обратно. Но святые немы, а небеса лишь презрительно усмехаются, бросая вслед плевки дождя. Тогда ты, плача, поднимаешь с грязной земли сырое рубище, уходишь, осознавая, что свою точку невозвращения уже пересек. Рай, с его манящими купелями, нежными плодами и простынями мягких облаков никуда не делся. Просто теперь твое место заняли другие, и уже им велеречивый змей будет петь свои льстивые песни.