Танцы на осколках

Пасынкова Юлия Александровна

— Я не верю в это, не верю. — Как заклинание она повторяла слова без устали. — Ты! — Она подскочила к Гере. — Я тебе не верю! Я знаю тринников. Они не насилуют и не грабят на дорогах. Я знаю Епископа, знаю Хранителей, они сжигают только колдунов и ведьм. Ты ошибся, Прежний! — завопила она. В ее глазах разгоралось безумное отчаяние.

— Может быть те тринники, о которых ты говоришь, и не творят таких зверств на главной площади, но ты не знаешь, КАК они «молятся» за закрытыми дверями! — оскалился Гера. Он приподнялся на руках и часто

задышал, — Разница между здешними и городскими в том, что местные в открытую «изгоняют нечистый дух из грешных тел». Я прочувствовал их, и знаешь что? Мурка ведь рассказала вам, что я умею проникать в души, так? Они искренне верят, в это дерьмо! Они верят, черт возьми, что приносят нам благо, и спасают наши бессмертные души, а мы в своей греховности не можем понять их.

Вопли на улице перешли в бессвязное мычание и всхлипы. Пение сменилось на монотонный речетатив.

— Этого не может быть, — ошарашено прошептал Брест.

— Я сам сначала не поверил, но клянусь своим богом, я прочувствовал каждого. Они все любят свое дело. — Горько продолжил Прежний, — Еще бы: ведь не только тело тешится в плотских радостях, но еще и душа ликует от правильности и святости их ритуалов. Все, кроме одного верят, — закончил он.

Милка тихо осела и завыла в углу, не обращая на мужчин. Брест мельком глянул на нее и снова обратился к Гере:

— Кто же?

— А как сам думаешь? — спросил Прежний.

— Священник? — Брест потер руками лицо и шумно выдохнул.

— Он самый. Тот высокий, который приходил сюда выбирать… Ему это просто нравится. Проклятый садист, — Гера злобно выругался. — Клянусь, если выберусь отсюда живым, убью подонка. Я прочел его мысли, его сюда прислали из Тринницы, вроде как навести порядок и привести к истинной вере. И он тут времени зря не терял.

Милка взвилась на ноги:

— Так он из Тринницы?! Надо всего лишь сказать ему, кто я, и нас освободят!

Она подскочила к двери и заколотила, что есть сил:

— Эй, откройте! Позовите священника!

— Брест, останови ее! — вскрикнул Гера, — Они же ее дуру заберут к Катерине! Плевать им, кто она!

Наемник поднялся, шатаясь, схватил служанку. Она вырвалась и продолжила кричать. Брест с силой развернул ее и отвесил ей оплеуху. Милка испуганно схватилась за щеку и заскулила, медленно осев.

— Успокойся, дуреха, — тихо сказал Брест, — Поди в тот угол и успокойся. Я что-нибудь придумаю, вытащу нас отсюда — пообещал он.

Милка тихо всхлипывая, послушно побрела в угол, бросая на наемника умоляющие взгляды.

— Черт, как же ты мне его напоминаешь, — изрек Гера, — А жизнь, однако, забавная штука.

— Ты о чем? — устало спросил Брест.

— Если выберемся отсюда, то все расскажу, а нет, так нет, — заключил Гера, замолкая.

Пение на улице стихло, послышался топот многих ног. Люди за стенами разбредались в разные стороны, кто-то продолжал напевать псалмы, кто-то радостно переговаривался и смаковал подробности

вечерней молитвы. В дверь звучно бухнули:

— А ну прочь!

Пленников ослепил свет факелов. В проеме стояли два мужика, с заряженными арбалетами. Убедившись, что узники не собираются бросаться на них, удовлетворенно кивнули и отошли. Щербатый, который был на дороге, бросил неподвижное тело на землю, и молча отошел. В дверях возник священник в длинном балахоне, он осенил неподвижное тело святым знамением трех и бросил суровый взгляд на остальных:

— Это девица погрязла во грехе, но она на пути очищения. Молитесь, грешники, и до вас дойдет святая истина.

Он в последний раз бросил подозрительный взгляд на Бреста и молча захлопнул дверь. Ее тут же чем-то подперли. За стеной послышались возбужденные голоса и шаги. Тринники расходились по хатам.

Милка вжалась в стену, не решаясь даже посмотреть в сторону бледного тела. Гера охнул и пополз к подруге. Брест на целых ногах оказался проворнее и опустился на колени рядом с обнаженным телом. Мурка, или Катерина, лежала лицом вниз. Она была без сознания и абсолютно нага. На голове не осталось волос, а все тело было в рваных ранах, по ногам текла кровь, смешиваясь с землей. Гера подполз и положил ее голову на свои искалеченные ноги. Брест аккуратно дотронулся до ран и отдернул руку. Под пальцами пульсировало мокрое мясо.

— Они секли ее ботангом, — пробормотал он. — Милка, дай мне твое тряпье.

— У меня ничего нет, — испуганно прошептала служанка.

— Исподнее сымай, — прикрикнул наемник.

Служанка не посмела ослушаться. Она отошла в угол и, быстро сняв доспехи и нательное, кинула Бресту белье, поспешно одеваясь обратно. Он поймал тряпки и промокнул сочащуюся из ран кровь. Воровка едва вздохнула, когда ткань коснулась рассечённой плоти.

— Все хорошо, все будет хорошо, — баюкал ее Гера, — Потерпи, родная.

Брест внимательно посмотрел на Прежнего, но промолчал. Мурка что-то бессвязно промычала, но захлебнулась и смолкла, тяжело дыша.

— Что она сказала? — прошептала Милка. Она все-таки подошла к раненной и теперь смотрела во все глаза на темный, еле подвижный силуэт.

— Она ничего не сказала, ей вырвали язык, — мрачно ответил Гера. Он продолжал гладить ей лицо, стирая текущую изо рта кровь. Брест отодвинулся от них и устало прислонился к закрытой двери:

— Гера, когда они вернутся?

Прежний немного подумал и ответил:

— С утра они молятся в часовне, а после идут кто-куда: одни на дорогу, другие — по хозяйству. Тебя и девушку, я думаю, с утра выгонят на болота, добывать торф. Меня и Катерину до вечера не тронут, потом заберут одного из нас на очищение.

— Зачем им разбой на дороге, коли они такие церковники? — спросил Брест. — Всех не очистишь.

— Жить-то на что-то надо. Деревня в болоте: ни полей засадить, ни охотой не прожить, вот они и разбойничают.