Танцы с королями
Шрифт:
— Покажитесь народу, Ваше величество! — настаивал он. — Они во что бы то ни стало хотят видеть вас. Это поможет остудить многие горячие головы.
Двери на балкон были открыты. Мягкий, нежный свет неяркого раннего солнца ровно ложился на металлическую ажурную балюстраду, в центре которой красовалась знаменитая монограмма Людовика XIV и, отражаясь, попадал в спальню. Людовик XVI вышел на балкон, где когда-то с маленьким внуком, будущим Людовиком XV, стоял блистательный, вызывавший трепет король-солнце. Их потомок, не обладавший такой способностью внушать почтение и страх одним своим грозным видом и в душе
— Да здравствует революция! Да здравствует народ! Да здравствуют Орлеаны!
Однако король продолжал, несмотря ни на что, мирно взирать на них, и тогда вспомнив, что Людовик у них, по сути дела, в руках и с ним можно делать все, что угодно, они сменили гнев на милость и раздалось несколько, правда, жидких криков:
— Да здравствует король!
Людовик с достоинством поклонился и возвратился в спальню. Почти тотчас же настроение толпы изменилось, и послышался нарастающий рев:
— Королеву! Мы хотим видеть королеву!
У Розы захватил дух. У многих смутьянов были ружья, и любому из них ничего не стоило всадить пулю с относительно близкого расстояния в такую удобную мишень, какую представила бы для них королева. Но Мария-Антуанетта, не колеблясь ни секунды, вышла на балкон вместе с детьми, которые ни за что не хотели расстаться с матерью. Тут же площадь огласилась злобным рокотом, исходившим из тысяч глоток.
Перекрывая весь остальной шум, прозвучало громкое требование, проскандированное несколько раз теми, кто стоял недалеко от балкона.
Мария-Антуанетта наклонилась к принцессе и дофину и сказала им что-то, после чего они побежали назад к отцу. Она осталась одна и еще никогда не выглядела более величественно и благородно, чем в то утро, несмотря на свои распущенные волосы, которые слегка шевелил легкий бриз, и незамысловатое одеяние. Ей слышны были выкрики, призывавшие тех, у кого было оружие, застрелить ее, она видела стычки, когда одни уже прикладывали к плечу ружье, а другие отводили стволы в сторону. Странно, но теперь, когда Мария-Антуанетта прекрасно сознавала, что в любую минуту к ней может придти смерть, страх за собственную жизнь совершенно покинул ее. Где-то внутри в ней блеснул яркий свет, и она почувствовала, как ее что-то осенило, и поняла, что до самого конца жизни Бог избавил ее от страха. Ее волновала лишь судьба детей и близких.
Наконец, выдержав это суровое испытание, королева сделала грациозный реверанс, в изяществе исполнения которого с ней никто не смог бы сравниться. Такая спокойная отвага и выдержка произвели должное впечатление на толпу. Утихомирились даже наиболее рьяные бунтовщики, призывавшие к ее убийству, и те, кто целился в нее, сами опустили дула своих ружей. Характер гула толпы изменился и явно стал менее враждебным, и раздался клич, который вскоре подхватило большинство:
— Да здравствует королева!
Это спасло Марии-Антуанетте жизнь и дало некоторую надежду на будущее. Она вернулась в спальню, и все, кто там находился, либо поклонились, либо сделали реверанс, единодушно отдавая дань ее хладнокровному
— В Париж с королем!
Это означало, что испытания еще не закончились. Лафайет произнес речь с балкона и опять вывел туда короля. Людовик, сознавая отсутствие всякого выбора, согласился переехать в Париж и сказал торжествующей толпе, что доверяет ее заботам свою семью.
Тела обезглавленных гвардейцев уже были вынесены из спальни королевы, однако пятна крови остались, и Мария-Антуанетта побледнела, заметив их, когда вернулась туда принять ванну и одеться. Слуги уже сновали по комнате, приводя ее в порядок. Они расставили по местам перевернутую и разбросанную мебель, застелили постель, но заменить за такое короткое время располосованную драпировку и гобелены, клочьями свисавшие со стен, конечно, не могли. Как всегда внимательная к своим фрейлинам, королева приказала Розе и тем двум фрейлинам, что бодрствовали вместе с ней, идти отдыхать. К этому времени в спальню королевы явились уже и все остальные светские дамы, так что в помощницах Мария-Антуанетта теперь недостатка не испытывала.
— Полагаю, что мы отправимся в Париж вместе со всем двором в час дня, — сказала она. Затем, повернувшись к Розе, добавила:
— Зайдите перед отъездом ко мне в Полуденный кабинет. Мне нужно сказать вам кое-что, мадам Роза.
Озадаченная такой просьбой, Роза отправилась в свои апартаменты и немало удивилась, обнаружив, что ее постель до сих пор еще не прибрана, а Дианы и след простыл. Она потянула за шнурок звонка и когда это не возымело действия, зашла в каморку горничной, с тревогой предположив, что девушка могла внезапно захворать, либо, как это уже случилось однажды у стен Бастилии, струсила и боится выходить, чтобы не попасть в лапы к бунтовщикам. Однако комната Дианы оказалась пустой.
Роза с сожалением отказалась от мысли об отдыхе и сама приступила к упаковке вещей, приказав лакеям принести из хранилища ящики, корзины и сундуки, в которых она привезла свое имущество в Версаль несколько лет назад. Ей пришлось долго ждать, потому что подобные же распоряжения были отданы лакеям и всеми остальными обитателями Версаля, и в хранилище возникла давка и столпотворение. К тому времени, когда слуги притащили, наконец, требовавшиеся сундуки, все вещи были разложены аккуратными стопками на кровати и на полу, а также в будуаре. Роза спросила слуг, не видели ли они Диану, и получила отрицательный ответ.
За час до предполагаемого времени отъезда Роза, одетая в дорожный костюм, отправилась в Полуденный кабинет. Королева, одетая подобным же образом, вошла туда вслед за ней и, взяв Розу под руку, подвела к софе, куда они и сели.
— Я хочу попрощаться с вами, мадам Роза, — ласково сказала Мария-Антуанетта. — Что бы вы ни сказали сейчас, я освобождаю вас от ваших обязанностей фрейлины, которые вы исполняли безупречно, служа мне верно и преданно.
— Ваше величество! — бурно запротестовала Роза. — Не отсылайте меня в это время! Я хотела бы побыть с вами еще немного, пока положение не улучшится…