Танцы с королями
Шрифт:
Маргарита, которая наклонившись собирала разбросанные в припадке раздражения игрушки, улыбнулась и покачала головой. Лорент, конечно же, несколько преувеличивал, но это доказывало, что и он желал для дочери удачного брака, причем не меньше, чем она, Маргарита.
После отъезда маленького Людовика он еще долго продолжал как бы незримо присутствовать там в воспоминаниях Жасмин, которая дала его имя своему любимому оловянному солдатику. Позже она придумала для себя воображаемого приятеля, как это часто случается с единственным ребенком в семье. Она назвала своего друга Людовиком и разговаривала о нем так, словно он сидел в соседнем кресле и желал разделить ее ужин. Это вызывало у слуг веселые улыбки, и они часто шутили по этому поводу, выражая Жасмин свое показное удивление по поводу того, что новый молодой
Когда Людовику исполнилось четыре года, долгая война за испанское наследство наконец-то подошла к концу. Она истощила Францию и почти поставила ее на колени. Однако в самый грозный час все здоровые силы страны сплотились и в могучем порыве смогли переломить ход события. Мирный договор во многих аспектах ущемлял интересы Франции, но, тем не менее, главная цель, которую ставил перед собой Людовик XIV, втягивая страну в эту невероятно изнурительную войну, была достигнута. На испанском троне прочно утвердился один из Бурбонов. О цене, которую пришлось заплатить за этот успех французскому народу, при дворе никто не думал, а если и думал, то крепко держал язык за зубами. Повсюду на все лады воспевали гений Людовика XIV и служили благодарственные молебны. Особенно мощно и впечатляюще звучали гимны в недавно освященной королевской часовне. Каждый ее уголок, замечательный и неповторимый в своей красоте, вбирал в себя пение ровного, слаженного хора из многих сотен голосов, исполнявших «Те Deum» по-латыни.
Конец войны был для Людовика огромным облегчением, хотя он этого и не показывал. Годы брали свое, и он здорово сдал. Теперь ему все чаще хотелось покинуть шумный и величественный Версаль и мирно провести остаток дней в тихом Трианоне. И все же чувство долга было в нем еще слишком сильно, как, впрочем, и хватка: он держал в руках весь двор, зажав его в тисках жесткого этикета иерархической лестницы, наверху которой находился он сам. Конечно, у него уже не было сил посещать балы, маскарады и другие увеселительные мероприятия, и теперь ему было все равно, что происходило в его отсутствие. Это неизбежно привело к падению их популярности, и все чаще придворные в поисках развлечений стали ездить в Париж, который снова, спустя несколько десятилетий, стал центром светской жизни, моды, сплетен, скандалов.
Все эти события были еще недоступны пониманию маленького дофина, который рос робким, серьезным ребенком. Казалось, что суета придворной жизни пугает его, однако в действительности он набирался впечатлений и делал собственные выводы. Герцогиня де Вентадур обожала его и окружила поистине материнской лаской и заботой, стараясь сделать все, чтобы обеспечить мальчику счастливое, безоблачное детство. Он совершенно не знал того страха перед своим великим прадедом, который доводил весь двор до дрожи. Для него король был добродушным, улыбчивым старым толстяком, который при любом удобном случае сажал его на колени и угощал сладостями из конфетниц, украшенных драгоценными камнями.
И лишь на государственных приемах и других официальных торжествах король казался совершенно другим человеком, от которого исходила величавая отчужденность, не пугавшая мальчика, а, скорее, удивлявшая и завораживавшая. Нельзя было не зажмуриться, только взглянув на прадедушку, одетого в королевское платье, расшитое золотом. На его груди блестел ослепительный орден Святого Духа, а на голове красовалась шляпа с великолепным плюмажем. Он восседал на высоком серебряном троне с прекрасным чеканным орнаментом в зале Зеркал. Обычно трон стоял в тронном зале, но для таких случаев его переносили. Неудивительно, что прибывшие с визитом важные иностранные гости часто робели, когда приближались к возвышению, на котором был установлен трон. Они шли по живому коридору из придворных сановников, разодетых в шелка и бархат, сверкавшие многочисленными вкраплениями бриллиантов. Кульминацией этого пути и всего торжественного приема был, конечно, сам король-солнце.
Когда маленький Людовик чувствовал себя достаточно хорошо, герцогиня брала его с собой, чтобы присутствовать на утренней церемонии подъема и одевания короля. Королевская опочивальня еще раз сменила место, и теперь
Страусовые перья, венчавшие балдахин, казались малышу недостижимыми, как вершина какой-нибудь горы. Затем его взгляд падал на висевший над кроватью золотой рельеф, на котором изображалась Франция, охранявшая спящего короля. Этот рельеф очень нравился ему. Он думал, что его прадедушке наверняка спится без тревог под такой сильной и бдительной охраной. В то же время сам он не стал бы спать в этих покоях: это было все равно, что спать в огромном, позолоченном ящике. Да и присутствие всех этих людей, которые каждое утро толпятся здесь, чтобы поглядеть, как один человек встает и одевается, должно быть очень утомительно, потому что все они постоянно болтали друг с другом и не могли стоять спокойно на одном месте. Но уже тогда мальчик понимал, что подобная судьба ждет его, когда он вырастет и станет королем вместо прадедушки. Ему оставалось лишь надеяться, что время придет еще нескоро.
Однажды утром во время церемонии подъема и одевания на Королевской площади случилось происшествие, и маленькому Людовику не меньше, чем его прадедушке, захотелось узнать, в чем дело. Король, успевший уже полностью одеться, — вплоть до голубой орденской ленты через плечо — вышел на балкон спальни, и мальчик, улучив момент, ускользнул от своей опекунши и последовал за ним. Оказалось, что на площади перевернулся фургон, в котором везли лед, и глыбы льда лежали на брусчатке, искрясь на солнце, как алмазы. Мальчику интересно было наблюдать за суетившимися внизу людьми, пытавшимися побыстрее поставить фургон на колеса, да и кроме того, балкон сам по себе был замечательным местом, откуда открывался прекрасный вид на авеню де Пари, протянувшуюся безупречной линией до самого горизонта. Солнечные лучи ласково и тепло обнимали мальчика, а легкий ветерок шевелил его мягкие каштановые локоны. Нетрудно было поверить, что отсюда в хорошую погоду был виден даже Париж, а может, и вся Франция, что в общем-то не было таким уж сильным преувеличением, поскольку Версаль являлся ее высшей точкой.
Послышался громкий крик: кто-то внизу заметил короля и дофина, стоявших на балконе. И тут же площадь охватило стихийное ликование: все, кто находился там в этот момент, кинулись к балкону и стали воодушевленно приветствовать обоих Бурбонов.
— Да здравствует король! Да здравствует дофин!
Гордый король степенно кивнул головой и помахал собравшимся рукой, а маленький Людовик оробел и отступил назад. Его привело в замешательство море запрокинутых вверх голов. Тогда прадедушка положил ему руку на плечо и ласково, но твердо подтолкнул вперед. Прикосновение этой руки успокоило мальчика: он понял, чего от него ждут, и тоже помахал рукой. Это вызвало новый взрыв восторга.
— Молодец! — сказал король с улыбкой, кода они возвращались назад в спальню.
Прошло совсем немного времени после этого курьезного случая, надолго оставшегося в детской памяти, и король заболел. Он лежал в своей величественной красно-золотой кровати, безропотно и доверчиво подчиняясь врачам, которые, как всегда, пустили ему кровь и дали выпить микстуру, вызвавшую обильную рвоту, а затем принялись намазывать черные пятна на его ноге странно пахнувшими мазями.
Однако в эти горестные минуты он думал не о болезни, а о том, что с его смертью Франция останется в плачевном состоянии. Многочисленные войны опустошили ее когда-то богатейшую в Европе казну, а национальный долг достиг астрономических размеров. Он не мог возлагать вину за это на свои экстравагантные излишества, поскольку благодаря им получали работу и кусок хлеба тысячи бедняков, а весь мир стал смотреть на Францию как на центр культуры и изящных искусств. Его любимый Версаль всегда будет стоять как памятник красоте и его божественному правлению, озаренному солнцем.