Танец Арлекина
Шрифт:
Бух!
Вдовствующая королева стояла на боевой колеснице. Она торопилась на бой за своего короля, и сердце ее было преисполнено гордости, а с губ ее была готова сорваться песня. Они запели все вместе — и даже старик Вольверон, но Джем не сразу разобрал слова песни, а только тогда, когда сумел, наконец, опуститься пониже. Они пели старую боевую песню времен Осады. Ее сочинили в те времена, когда некоторые верили, что синемундирников еще можно изгнать из Эджландии.
Люди, забудьте страданья и боль!С нами навеки великийМедленный, ползучий ужас подобрался к сердцу Джема. Его мать сошла с ума! От стыда Джем стал алым, как плащ матери. Сказались годы злоупотребления снотворным зельем. Она не могла спасти Кату. Она и себя не смогла бы спасти.
Снова зарядил дождь, Джем перестал видеть происходящее внизу четко. Он закрыл глаза. Его вертело в ставшем вдруг странно светлом воздухе. Били и били внизу барабаны. Но они могли поведать Джему обо всем, что происходило сейчас внизу. Он не знал, что еще через несколько мгновений воздух над лужайкой заполнится булыжниками и кирпичами, что там будут метаться люди, что лужайка огласится сотнями криков и выстрелов, и что одетые в яркое платье люди на лужайке отчаянно бросятся на защиту своей свободы.
Кристалл Короса сиял в руке юноши и озарял своими лучами разворачивавшееся внизу зрелище.
Потом, по прошествии времени, никто не мог с точностью определить, когда именно начался ваганский мятеж. Событие это оказалось столь неожиданным, что осталось необъяснимым Никто — ни Вильдроп, ни солдаты-синемундирники, даже деревенские жители, — никто не верил в то, что храм взорвали ваганы. Ваганы и Ката — грязная маленькая полукровка — были всего лишь козлами отпущения, это понимали все. Наполовину взбудораженный, наполовину возмущенный, Ирион был готов к тому, чтобы посмотреть, как их казнят. О справедливости речи не было. Казнь должна была носить ритуальный характер. Но, в конце концов, казнимые были только ваганами.
Во все времена ваганы были самым презираемым народом на свете. После этого дня им суждено было остаться презренными. Страдать они будут еще сильнее, чем прежде. Но воспоминания об этом дне, когда они все как один поднялись на защиту своей свободы, будут жить в их памяти. Слухи о том, что произошло в тот день, разлетятся по долинам, и что-то переменится в сердце каждого из ваганов. Этот день, который впоследствии назовут Ирионским Днем, останется в летописях, песнях и снах — останется знаком того, что несправедливость и угнетение не могут длиться вечно, что со временем им придет конец, и дети Короса станут свободны.
Некоторые говорили, будто бы бунт начали приговоренные к казни. Пятерых ваганов держали до казни в палатке около эшафота. Видимо, нужно было получше за ними следить. Некоторые вообще говорили, что один из синемундирников уснул. Позднее дело должно быть расследовано со всей придирчивостью. Как уж это могло случиться — этого никто не понимал, но выходило так, будто один из приговоренных взял да и снял с себя цепи, после чего быстро освободил остальных. А потом эти пятеро — «Пятеро из Ириона», так их будут звать в будущем — выбрались из палатки и за считанные мгновения обезоружили охранников.
Вроде бы от «пятерых» тогда исходила какая-то странная сила. Позже кое-кто утверждал, что от них вроде бы даже исходило какое-то лиловое сияние, но что это
Такова была одна из версий о том, как начался мятеж. Другие рассказывали о шайках ваганов, которые под вечер собрались вокруг лужайки. Вскоре туда прибыли все ваганы из табора. Деревенские жители волновались, волновались и синемундирники. Такого оборота дел никто не ожидал. Ваганы никогда не приходили смотреть на казни. Но с другой стороны, до комендантского часа оставалось еще порядочно времени. «Они же не делали ничего предосудительного», — бубнил потом сержант Банч. Но это не могло служить оправданием. В конце концов, если разобраться, ваганы и раньше ничего предосудительного не делали.
Банч выкручивался, как мог. Он твердил, что даже с небом в тот день творилось неизвестно что. Было серое небо — вдруг стало белое. И с деревьев лило как из ведра, и эшафот весь залило. Ну, прямо как будто нарочно!
Ваганы молча смотрели.
По их лицам ни о чем нельзя было догадаться.
А потом они начали петь. Казалось, все они охвачены какой-то странной магией. Казалось, они поют даже без особого желания. Они пели не знакомые всем веселые ярмарочные песенки. Нет, они завели печальные песнопения, какие-то тоскливые речитативы.
Поначалу пели робко и умолкали всякий раз, когда поблизости оказывался гвардеец. Но скоро синемундирники разнервничались. Некоторые из них впоследствии утверждали, что это было невыносимо. Наверное, именно поэтому один солдат вдруг ударил старуху ваганку, с губ которой все же сорвалась строка песни.
Ясное дело, солдат просто перенервничал. Бывало такое и раньше, но раньше его бы никто за такое не осудил. Старуху вообще могли забить насмерть за такую наглость. Другие синемундирники просто отвернулись бы, сделав вид, что ничего не заметили.
А ваганы бы в страхе попятились.
Но в тот день все вышло по-другому.
Старуха ваганка ударила солдата в ответ, и ударила сильно.
Лужайка огласилась диким гомоном. Синемундирники не смогли сдержать народ.
Ваганы хлынули к эшафоту.
К ним присоединились местные жители.
Плез Морвен тупо смотрел на начавшуюся неразбериху. Он дрожал, он чуть не выронил мушкет. Из его разбитой верхней губы текла кровь.
Почему это вдруг он ударил старуху ваганку?
— Эй, ты! Не стой! Двигай ногами! — рявкнул сержант Банч.
ГЛАВА 67
СМЕРТЬ И РОЖДЕНИЕ
Буквально за несколько мгновений до этого Умбекка явилась к командору Вильдропу.
Впоследствии она с содроганием вспоминала о том, как умело он подавил вспышку мятежа ваганов. Подумать только — ведь она могла попасть в лапы мятежников! В то время когда Умбекка ехала вокруг лужайки в карете с гербом синемундирников, там все еще было спокойно. Глядя в окошко, она восторгалась царившим на лужайке порядком: готовые к казни виселицы, стройные шеренги солдат, мерный бой барабанов. Даже крестьяне показались Умбекке торжественными, на их лицах читалась преданность высшей цели. Умбекка отметила, что грядущее зрелище не вызывало у крестьян вульгарных насмешек. А некоторые даже позаботились о том, чтобы выглядеть поприличнее: у одного белел на шее свежий платок, у другой красовался на голове новый чепчик, у третьей топорщилась старательно накрахмаленная юбка, у четвертой — наколка. Если уж чернь заботилась о своем внешнем виде, значит, дела в королевстве и вправду шли на лад.