Танец для двоих

Клейтон Виктория

Я открыла книгу, которую прихватила в поезд. Книга называлась «Школа Фонтенбло» [79] . Мне тяжело было сосредоточиться на чтении. Мысли постоянно возвращались к тому, что произошло между мной и Дэниелом четыре дня назад.

Тогда, на крыше, под светом звезд Дэниел прекратил целовать меня, обнял и очень долго держал, прижав к себе. Я слышала его тяжелое дыхание — хриплые звуки, которые вырывались из груди. Вдруг он сказал: «Иди в постель, Виола! Не спорь со мной, иди!»

79

«Школа Фонтебло» — этим словосочетанием принято

обозначать направление во французской живописи, возникшее в XVI веке в замке Фонтенбло.

Я послушалась. Мне было непонятно, чего ждать дальше. Я лежала в постели, освещенная светом фонарей, и терялась в догадках: придет ко мне Дэниел или нет; будет ли он одет в халат или появится обнаженным; буду ли я рада его появлению. Я была почти уверена, что обрадуюсь. Мысли заставляли меня краснеть, сердце учащенно билось. Я любила Дэниела и немного боялась. Я боялась его совсем не так, как боялась жестокого Пирса. Мне было известно, что Дэниел скорее отрубит себе руку, чем причинит малейший вред живому существу. «Так чего же я боюсь?» Незаметно ко мне подкрался сон. Я задремала, так и не найдя ответа.

Наутро, когда я проснулась, воспоминания о вчерашней ночи немедленно нахлынули на меня. Дэниел так и не пришел. Я посмотрела на часы, которые стояли на ночном столике рядом с кроватью. Было около восьми. Должна ли я немедленно бежать в гостиную, где он обычно сидит по утрам? Должна ли я спросить, почему он не пришел? Я не знала, что делать, как поступить. Слова Тиффани о том, что всегда следует быть уверенной в себе и откровенной с любовником, пришли мне в голову. Я же нервничала в присутствии Дэниела, словно он был Великим Моголом, а я по неосторожности наступила ему на ногу. К тому же он не был моим любовником. За дверью раздался шорох. Только Жозефина скреблась в дверь так осторожно. Я встала, накинула на себя халат и подошла к двери. На полу лежал бумажный конверт. Жозефина пыталась вытянуть его через дверную щель. Я впустила Жозефину в комнату и подняла конверт.

«Дорогая девочка.

Ты разгадала мой секрет. Я был глупцом, пытаясь скрыть его от тебя. Господи, какими безумцами могут быть твои творения! Очень долго — с первого дня нашего знакомства — я жаждал сделать тебя своей. Вчера, когда ты поцеловала меня, я на минуту разрешил себе поверить, что наши желания совпадают. Но я не могу дольше обманывать себя. Лишения, которые мне пришлось испытать в юности, не позволяют мне быть нечестным.

Ты не любишь меня так, как я люблю тебя. Мы не подходим друг другу. Я достаточно стар, чтобы быть твоим отцом, кроме того, я измучен жизнью. Мне уже не вернуть былую Мру, уверенность в успехе, жизнерадостность. Я потерял все это навсегда. Моя голова полна мрачных мыслей. Было бы несправедливо затягивать твою прекрасную юную душу в эту трясину отчаяния. Ты наверняка скажешь — проверь, насколько хорошо я узнал тебя, — что во имя любви готова разделить мои страдания.(Дэниел был прав. Когда я прочитала эти строки, именно эти слова пришли мне в голову.)

Твои чувства ко мне представляют собой смесь любви и жалости. Твои чувства прекрасны! Но они не являются основанием для того, чтобы мы могли жить вместе как муж и жена. А я слишком старомоден, слишком серьезен, чтобы позволить себе жить с женщиной на других условиях. Для того чтобы наслаждаться длительным счастьем, каждый из нас должен находить в любимом частицу себя. В основе дружбы и любви лежит эгоизм. Это спрятано в глубинах нашего подсознания и не подвергается сомнению. В тебе я увидел свою неиспорченную юность, свою тягу к знаниям.

Но ты, что ты можешь увидеть во мне? Что во мне есть

такого, что знакомо тебе? Должен сказать — ничего! Возраст и национальность сами по себе не могут быть непреодолимыми препятствиями, но, помноженные на огромную разницу в жизненном опыте, таковыми становятся. Наши вкусы совпадают во многом, и мы многому можем научить друг друга. Но твое сердце никогда не будет выскакивать из груди при моем появлении. Ты будешь чувствовать волнение, нежность, осмелюсь предположить, даже некоторое восхищение, свойственное юности при виде пожилого человека, который держит себя в неплохой форме и еще не превратился в развалину. Конечно, огромное количество браков основываются именно на этих чувствах, не принося особого вреда супругам, но для тебя я желал бы большего. Мне хотелось бы, чтобы ты отдала свое сердце и разум, не задумываясь ни о чем другом. Я хотел бы, чтобы ты нашла того, кто станет тебе достойным спутником на всю жизнь. Ты не имеешь права разбазаривать светлые годы юности на мишуру. Ты обязательно узнаешь свою настоящую любовь, как только увидишь Его. И тогда ты вспомнишь мои слова с благодарностью.

Я намеренно не стал писать о нашем сексуальном союзе. Я такой же, как все мужчины, — слабый, самовлюбленный, полный низменных желаний. Ты слишком хороша для меня. Я не могу совершить постыдный поступок и воспользоваться твоей невинностью. Довольно! Я уеду, как только передам тебе письмо.

Дочитав эти строки, я побежала вниз с письмом в руках. Комната Дэниела была пуста. Повсюду виднелись следы поспешного бегства: дверцы шкафов были настежь раскрыты, одежда разбросана по полу, на столе валялись листы скомканной бумаги. Я села на неприбранную кровать и продолжила чтение.

Боюсь, что ты не сможешь (хотя я уверен, что будешь пытаться) развеять мои опасения. Я знаю, что поступаю абсолютно правильно. Милая, поверь, я поступаю так только потому, что безгранично люблю тебя. (Комок подступил к горлу, когда я прочла эти слова. Я понимала, что Дэниел писал правду.) Я оставляю свой адрес. Напиши, как только поймешь, что согласна со мной, только тогда я смогу вернуться. Твое счастье — слишком большая цена для меня. Я всегда буду любить тебя!

Дэниел».

Я дрожащими руками сложила письмо. За окном в саду пели птицы, наслаждаясь солнечным днем. Из подвала зазвенел голос миссис Шиллинг: она громко звала Жозефину. Я должна была написать Дэниелу немедленно. Я должна была позвать его назад. Еще один человек отнесся ко мне как к ребенку, а ведь я уже взрослая и вполне могу позаботиться о себе самостоятельно. Воспользоваться моей невинностью?! Это просто смешно, слишком старомодно, слишком по-викториански. Я понимала силу аргументов Дэниела, но мне все равно было больно. Я ощутила покалывание в носу, глаза затуманились, грудь налилась тяжестью. Я разрыдалась и свалилась на кровать, уткнувшись носом в подушку. Мне было жаль Дэниела, жаль его загубленной жизни. Я плакала, потому что знала, что не смогу уже ничего исправить, я упустила свой шанс. Подушка восхитительно пахла вербеной. Несколько часов назад здесь лежал Дэниел. Как бы мне хотелось проникнуть в его мысли! Я чувствовала, что люблю его нежно, люблю неистово. Я была почти уверена в этом. Вдруг странная мысль пришла мне в голову: «А что, если он прав?» Я заплакала еще сильнее. Я представила, что живу с ним как любовница. Меня испугала глубина его чувств. С одной стороны, обаяние личности Дэниела притягивало — его окружал особый ореол. Даже то, как он переносил страдания, было прекрасным. Но с другой стороны — это была мрачная красота, мрачное обаяние. Я почувствовала себя Прозерпиной, которая спускается в темное бездонное подземелье, чтобы стать женой Плутона.