Танец на зеркале (Тамара Карсавина)
Шрифт:
К приемным экзаменам в театральное училище готовил Тамару отец. Он оказался одним из суровейших педагогов в ее жизни! Он никогда не был доволен, если лицо Тамары не покрывалось потом. И не стеснялся в замечаниях:
— Руки держишь, словно канделябры… У тебя колени согнуты, как у старой клячи…
Пить во время урока не позволял:
— Ты собьешь себе этим дыхание!
И не разрешал садиться сразу после урока, потому что внезапное расслабление мускулов после долгого напряжения может вредно сказаться на коленях…
И вот 26 августа 1894 года девятилетнюю Тамару повели на экзамен. Она была вне себя от страха, что могут не принять. Не могла ни пить, ни есть, и даже новое белое платье и туфельки бронзового цвета, надетые по такому
Среди экзаменаторов был и Платон Карсавин, однако он и виду не подал, что узнал дочь.
Вызывали сразу по несколько девочек. Названные выходили на середину комнаты и становились там, а преподаватели расхаживали вокруг и разглядывали их. Сначала девочки стояли неподвижно, затем им велели ходить, потом бежать: чтобы оценить их внешность и решить, достаточно ли они грациозны. Затем девочки стояли, сомкнув пятки, чтобы удобнее было рассмотреть их колени. После первого же испытания девочек осталось значительно меньше… Потом был медицинский осмотр — очень тщательный. Кого-то отклонили из-за слабого сердца, других — из-за легкого искривления позвоночника. Затем последовали экзамены по музыке (проверить слух), по чтению, письму и арифметике. Наконец стало известно, что приняли десять человек, в том числе и Тамару Карсавину! Теперь надо было срочно готовить «экипировку» — коричневое кашемировое платье для занятий в классе и серое полотняное платье для танцев.
Карсавины жили довольно далеко от училища, и, чтобы успеть на урок вовремя, приходилось выходить рано, еще до восьми часов. Трамваев тогда еще не было, по улицам ходили конки, которые тянула по рельсам пара лошадей.
Ученикам иногда приходилось выступать на сцене — если действие требовало присутствия детей. Для Тамары сцена была то же, что Мекка для правоверного мусульманина! И вот наконец ее выбрали для участия в толпе в балете «Коппелия». Без преувеличения — она волновалась так же, как исполнители ведущих партий, а то и больше. Яркий костюм, немного румян, наложенных на бледные Тамарины щеки заячьей лапкой… Тамаре казалось, что все смотрят на нее и любуются ею. Да, наконец-то она вошла в пленительный мир сцены!
Обычно роли репетировали в училище. Но если было нужно, воспитанниц отвозили в театр. Вместительные кареты, рассчитанные на шестерых, девочки между собой называли «допотопными ископаемыми». Но иногда за ними присылали старинные экипажи на пятнадцать мест! Эти очень напоминали тюремные кареты.
Нравы в училище были чрезвычайно строгие. Тамара росла с братом, часто играла с его друзьями. Ей было странно, что девочки в училище почти никогда не видели мальчиков, своих соучеников. Они жили этажом выше, и девочки встречали их только на уроках бальных танцев и на репетициях. Разговаривать строжайше воспрещалось. Девочки степенно исполняли все фигуры кадрили, лансье и менуэта, не поднимая глаз на своих партнеров. Впрочем, легонький флирт все же происходил: ведь неписаными правилами диктовалось, чтобы у каждой девочки непременно был поклонник!
Тамаре в этом смысле повезло: ее подруга Лидия Кякшт «приказала» своему старшему брату, танцовщику, стать Тамариным поклонником. И он с удовольствием повиновался! Да и чего ради? Эта Карсавина была такая хорошенькая! Как-то раз преподаватель истории, рассказывая о жизни и обычаях сербов, сказал, что у сербских женщин очень красивые глаза. И уточнил: «Как у мадемуазель Карсавиной». Впрочем, глаза у нее были вовсе не сербские, а скорее грузинские: ведь в их семье была восточная кровь.
Те же негласные обычаи училища требовали кого-нибудь непременно «обожать». Прежде всего объектами были взрослые, знаменитые балерины, например Матильда Кшесинская и Ольга Преображенская. Тамара выбрала танцовщика Павла Гердта, лучшего из всех. Она и мечтать не могла, что спустя несколько лет станет танцевать в «Корсаре» вместе с предметом своего обожания, что он будет Конрадом, а она — Медорой…
После года учебы Тамара выдержала еще одни экзамены и была зачислена в училище
Первым делом начальница велела ей немедленно снять прелестный голубой капор, напоминающий хорошенькую кукольную шляпку, и зачесать назад челку. Потом кастелянша выдала Тамаре платье из голубой саржи старомодного покроя с облегающим лифом и глубоким вырезом и юбкой в сборку, доходящей до щиколотки. Белая пелеринка из накрахмаленного батиста прикалывалась на спине и завязывалась на груди. Черный передник из шерсти альпаки, белые чулки и черные легкие туфли дополняли костюм. А по воскресеньям надевался белый передник.
Всех воспитанниц моложе пятнадцати лет причесывали горничные — только старшим разрешали делать это самостоятельно. Каждое утро, умывшись холодной водой из огромной медной чаши, стоявшей на возвышении посредине «умывальной», словно котел на гигантском блюдце, девочки выстраивались в очередь у окна дортуара, где их ждали четыре горничные.
Волосы должны были быть убранными за уши и заколотыми. Никаких отступлений от этой суровой моды не дозволялось.
Потом надевали платья для танцев и закутывались в толстые голубые платки с длинной бахромой. Все утро посвящалось урокам танцев. Потом — прогулки вокруг маленького садика во дворе… Все изолировано. Девочек, решивших посвятить себя театру, берегли от контактов с окружающей действительностью, словно от заразы. Несмотря на то что им в скором времени предстояло вступить в жизнь, полную соблазнов, воспитывали их, словно монастырских послушниц. Ну что ж, в этом был свой резон: пусть девочки были оторваны от окружающего мира, но избавлены от низменных сторон повседневной жизни, а тягостная атмосфера железной дисциплины становилась хорошей школой: в шорах легче идти одной дорогой, к одной цели, не сбиваясь с пути…
Впрочем, ворчать по поводу монастырских порядков училища считалось хорошим тоном, а сама Тамара не считала, что ей живется тяжело. Все искупалось тем, что лучших учениц выбирали для того, чтобы станцевать мазурку в последнем акте балета «Пахита»… Вообще попасть в Мариинку не во время спектакля, посмотреть, как репетируют примы — самозабвенно, не щадя себя, — увидеть темный, пустой театр, темные полотняные чехлы на креслах, белые на люстрах — этот мир, открытый лишь посвященным, избранным, помечтать о том времени, когда он станет твоим, совершенно твоим, — это было счастьем.
Сам день спектакля, без уроков и репетиций, казалось, тянулся бесконечно долго, и девочки вздыхали с облегчением, когда в шесть часов их посылали одеваться и гримироваться. Впрочем, грим был по-прежнему прост: мазок заячьей пуховкой с румянами по щекам… хотя иногда девочкам выдавали куски магнезии, чтобы они, измельчив ее, выбелили себе шею и руки.
Однажды накануне спектакля мама купила для Тамары пару парижских туфелек, так как те, что выдавали в училище, были довольно грубыми. Но когда Тамара надела их перед спектаклем, сердце ее замерло: при каждом прыжке пятки выскальзывали! Она расплакалась от ужаса. На счастье, в это время тут же репетировала одна из старших, опытных учениц. И она подсказала Тамаре весьма доступное и эффективное средство — хотя, может быть, и не слишком элегантное:
— Поплюй в туфли и не реви!
Как-то раз суровая начальница Варвара Ивановна именно Тамару — выбрала прочесть в Александринском театре поздравление во время бенефиса драматической актрисы Жулевиной, которая раньше была воспитанницей балетного училища. Актриса чуть не задушила Тамару в объятиях, а на другой день прислала ей шоколадные конфеты в великолепной коробке, обитой голубым шелком, с розовыми пастушками и пастушкой, нарисованными на крышке. Тамара решила, что эту коробку она будет хранить как драгоценную реликвию, чтобы потом, когда станет взрослой, держать в ней свои перчатки и в особых случаях хвастаться коробкой перед друзьями.