Танец отражений
Шрифт:
Насильственное кормление стало проходить по графику каждые три часа. Других часов у него не было — а то он подумал бы, что время остановилась. Он явно вошел в вечность.
Он всегда считал, что человека свежуют живьем острыми ножами. Или тупыми. Но техники Риоваля сделали это с помощью какой-то химии, аккуратно сбрызнув аэрозолем отдельные участки тела. На них были перчатки, маски и защитные костюмы; он безуспешно пытался стащить с одного маску и дать ему попробовать того же, что они вводят ему. Он проклинал свой маленький рост и кричал,
Всё происходит так быстро. К чертовой матери, где все? Сколько он уже пробыл здесь? День?
Так. Один день я пережил. Значит, могу пережить еще один. Хуже быть уже не может. Только больше.
Он присел и подскочил, разум у него почти мутился от боли. И ярости. Особенно ярости. С момента первого насильственного кормления это больше не было войной Нейсмита. Теперь это была личная война между ним и Риовалем. Но недостаточно личная. Он никогда не оставался с Риовалем наедине. Враги всегда превосходили его числом и весом, его переводили из здания в здание. Даже сейчас с адмиралом Нейсмитом обращались как с весьма опасным мелким паршивцем. Но это не так.
Он рассказал бы им все — про лорда Марка, про Майлза, графа, графиню, Барраяр. И про Карин. Но трубка насильственного кормления затыкала ему рот, а наркотик лишал языка — ну а все остальное время он слишком был занят тем, что орал. Это было ошибкой Риоваля. Этот человек наблюдал. Но не слушал.
«Я хотел быть лордом Марком. Просто хотел быть лордом Марком.». И что в этом такого дурного? Он все еще хотел быть лордом Марком. Он почти получил это, успел коснуться рукой. Сорвалось. Он оплакивал эту возможность и тосковал по ней, горячие слезы лились расплавленным свинцом на его лишенное кожи тело. Он чувствовал, как лорд Марк ускользает от него, как его отрывают, хоронят живьем. Как он распадается. Я просто хотел быть человеком. И снова все испортил.
Глава 25
Он в сотый раз обошел комнату кругом, простукивая стены. — Если бы мы сумели бы вычислить, какая из стен внешняя, — обратился он к Вербе, — то могли бы как-нибудь ее проломить.
— Чем, ногтями? А что, если до земли три этажа? И вообще, сядь, пожалуйста, — проговорила сквозь стиснутые зубы Верба. — Ты меня с ума сводишь.
— Мы должны выбраться.
— Мы должны ждать. Лилия нас хватится. И что-нибудь сделает.
— Кто сделает? И как? — Он пристально оглядел крохотную спальню. Это место — не тюрьма. А всего лишь гостевые апартаменты с собственной ванной комнатой. Окон нет — намек на то, что эти комнаты расположены во внутренней секции дома или под землей. Если под землей — пробить стену пользы мало, но если за ней другая комната, а там — и другие возможности… Единственная дверь, а за ней два охранника с парализаторами. Прошлой ночью они уже попробовали заманить охранников внутрь, в открытую дверь: один раз он симулировал нездоровье, а во второй его неистовое беспокойство действительно переросло в очередные конвульсии. Охранники передали Вербе ее медицинский чемоданчик, но от него толку было мало: теперь измученная женщина на его требования действовать стала отвечать угрозой ввести успокоительное.
— Выжить, бежать, навредить врагу, — продекламировал он. Как заклинание, эта фраза безостановочно, циклично крутилась у него в мозгу. — Вот долг солдата.
— Я
— Ты должна была разбить флаер.
Невнятный возглас из-под подушки мог с равным успехом быть и стоном, и проклятием. Наверное, он слишком часто упоминает об упущенной возможности.
Когда щелкнула открываемая дверь, он дернулся, как ошпаренный.
Охранник вежливо откозырял. — Барон Бхарапутра передает свои наилучшие пожелания — мэм, сэр — и спрашиваете, не присоединитесь ли вы к нему и баронессе за ужином. Мы сопроводим вас наверх, когда вы будете готовы.
В гостиной Бхарапутры были большие стеклянные двери, выходящие в обнесенный стенами по-зимнему морозный сад, — а еще по здоровенному охраннику возле каждого выхода. Сад поблескивал в сгущающихся сумерках; следовательно, они пробыли здесь уже полные джексонианские сутки, двадцать шесть часов с какими-то там минутами. При их появлении Васа Луиджи встал, и по мановению его руки охранники ретировались, заняв пост за дверью и создав иллюзию приватности.
Гостиная была стильно обставлена: одноместные кушетки и столики, расставленные полукругом на нескольких уровнях с видом на сад. На одной из кушеток сидела очень знакомого вида женщина.
У нее были седые, с черными прядями, волосы, уложенные вокруг головы в причудливые косы. Темные глаза, крошечные морщинки на тонкой коже цвета слоновой кости, нос с горбинкой — доктор Дюрона. Снова. Она была одета в тонкую, струящуюся шелковую блузу того бледно-зеленого оттенка, который — видимо, случайно — напоминал зеленые лабораторные костюмы Дюрон, и мягкие брюки цвета топленого молока. У доктора Лотос Дюроны, баронессы Бхарапутра, был изысканный вкус. И средства, чтобы его удовлетворять.
— Верба, милая, — она кивнула и протянула руку, словно Верба могла запечатлеть на ней придворный поцелуй.
— Лотос, — ровно отозвалась Верба, сжав губы. Лотос улыбнулась и повернула руку ладонью вверх, превратив жест в приглашение сесть, — что они и сделали.
Лотос коснулась панели управления возле своей кушетки, и вошла девочка в коричневых с розовым шелках цветов Бхарапутры. Она подала им напитки; первым, присев в реверансе и опустив глаза, — барону. Очень знакомая с виду девочка — высокая, гибкая как ива, нос с горбинкой, великолепные прямые черные волосы, собранные на затылке и спадающие на спину конским хвостом… Когда она поднесла бокал баронессе, глаза ее вспыхнули, раскрылись, точно цветок навстречу солнцу, осветились радостью. Когда она склонилась перед Вербой, а затем подняла глаза, взгляд ее сделался изумленным, а черные брови озадаченно сошлись у переносицы. Верба, в свою очередь, уставилась на нее с не меньшим изумлением, а когда та повернулась, изумление начало переходить в ужас.
Когда она склонилась перед ним, то нахмурилась еще сильнее. — Ты!.. — прошептала она, словно в потрясении.
— Ну, беги, Лилия, милочка, не надо так глазеть, — добродушно проговорила баронесса.
Плавной, покачивающейся походкой та вышла из комнаты, украдкой оглянувшись на них через плечо.
— Лилия!.. — выдохнула Верба. — Ты назвала ее Лилией?
— Маленькая месть.
Верба, глубоко оскорбившись, стиснула кулаки. — Как ты могла? Зная, кто ты такая? И кто такие мы?
— А как ты могла выбрать смерть, а не жизнь? — Баронесса пожала плечами. — Или еще хуже — позволить Лилии выбирать за тебя? Твое время искушения еще не пришло — Верба, дорогая моя сестричка. Спроси себя снова через двадцать-тридцать лет, когда почувствуешь, как разрушается твое тело, и посмотрим, сможешь ли ты дать ответ с той же легкостью.