Танец с драконами. Книга 2. Искры над пеплом
Шрифт:
— Он такой дерганый — наверно, боится чего-то, — сказала она, придя в храм. — Дар принесет ему мир.
— Дар приносит мир всем.
— Когда я убью его, он скажет спасибо.
— Это будет значить, что ты не справилась с делом. Лучше, если он вовсе тебя не заметит.
Через несколько дней Кет заключила, что этот старик что-то вроде купца, и торговля его связана с морем, хотя на корабли он не заходил никогда. Сидел целый день в харчевне с миской лукового супа, рылся в пергаментах, прикладывал к ним печать и резко говорил с капитанами,
Они, похоже, недолюбливали его, но все несли ему деньги, полные кошельки с золотом, серебром и квадратными железными монетами Браавоса. Старик тщательно пересчитывал и клал золото к золоту, серебро к серебру. На монеты он не смотрел, а прикусывал их левой стороной рта, где зубы еще были в целости. Некоторые он сплевывал на стол и слушал, с каким звуком они падают, перестав крутиться.
Сосчитав и перепробовав все монеты, он калякал что-то на пергаменте, ставил свою печать и отдавал капитану. Бывало и так, что он возвращал деньги назад: другой в таких случаях либо краснел и злился, либо бледнел и пугался.
Кет ничего не могла понять.
— Они ему платят, а он взамен что-то пишет, и все. Они что, дураки?
— Некоторые, может, и да, другие просто осторожные люди, третьи пытаются задобрить его, что не так-то легко.
— Но что он им продает?
— Расписки. Если корабль потонет или его захватят пираты, он обязуется выплатить стоимость корабля вместе с грузом.
— Что-то вроде заклада?
— Да — заклад, который каждый капитан надеется проиграть.
— А если они выигрывают?
— Выигравшие теряют корабли, а порой и жизнь. Море опасно, тем более теперь, осенью. Капитанам легче тонуть, зная, что их вдовы и дети в Браавосе не останутся нищими. — Грустная улыбка тронула губы доброго человека. — Беда в том, что его распискам не всегда можно верить.
Теперь Кет поняла. Кто-то из обманутых им пришел в Черно-Белый Дом и просил бога прибрать его. Ей захотелось узнать, кто это был, но добрый человек не сказал.
— Любопытствовать не годится. Кто ты сама?
— Никто.
— Значит, и вопросов не задавай. Не можешь — так и скажи. — Он взял ее за руки. — Это не стыдно. Одни созданы для служения Многоликому Богу, другие нет. Скажи только слово, и я освобожу тебя от этой работы.
— Сказала, что сделаю, значит сделаю.
Вот только как?
Старик всюду ходил с охранниками — один тощий и длинный, другой толстый и низенький. Однажды на пути домой из харчевни в старика чуть не врезался пьяный, но длинный отпихнул его прочь. Низенький всегда первым пробовал луковый суп: старик ел похлебку уже остывшей, удостоверясь, что с телохранителем ничего не случилось.
— Он боится, — сказала Кет. — Он знает, что кто-то хочет его убить.
— Всего лишь подозревает, — сказал добрый человек.
— Охранники даже по нужде с ним выходят, а он с ними нет. Дождусь, когда пойдет длинный, и воткну нож в глаз старику.
— А как же второй?
— Он дурак и неуклюжий. Я и его убью.
— Разве
«Убить надо только старика и никого больше», — поняла Кет.
Понаблюдав за ним еще три дня, она нашла способ и весь следующий день работала с ножиком. Красный Рогго научил ее срезать кошельки, но она не делала этого с тех пор, как ослепла. Упражняясь, она раз за разом вытряхивала ножик из рукава, а потом точила его, пока он не засверкал как серебряный. В остальном, более трудном, ей поможет женщина-призрак.
— Я вручу ему дар завтра, — объявила Кет, садясь утром за стол.
— Многоликий будет доволен, — сказал добрый человек, — но Кошку-Кет знают многие. Если кто-то увидит, что она сделала, это может повредить Бруско и его дочерям. Пора тебе получить другое лицо.
Это порадовало девочку, хотя она не подала виду. Она уже потеряла Кошку однажды и не хотела потерять ее вновь.
— Каким оно будет?
— Уродливым. Женщины отвернутся, дети станут показывать на тебя пальцами, мужчины пожалеют и прослезятся, но всякий, кто увидит твое лицо, не скоро его забудет. Пойдем.
Сняв с крюка железный фонарь, он повел ее мимо черного пруда и безмолвных богов к лестнице в подземелье. Женщина-призрак шла следом, и все молчали — слышался лишь шорох их мягких туфель. По восемнадцати ступеням они сошли в склеп, откуда, как пальцы, разбегались пять коридоров. Девочка побывала здесь уже, наверное, тысячу раз и никакого страха не испытывала, но они спустились еще ниже, отсчитав двадцать две ступени. Здесь извилистые ходы вели прямо в сердце скалы. Один из них закрывала тяжелая железная дверь. Жрец повесил фонарь и достал причудливой формы ключ.
На этот раз девочка покрылась мурашками. Святая святых! Сейчас они спустятся на третий подземный ярус, в тайные палаты, куда допускают только жрецов.
Ключ тихо повернулся три раза, дверные петли, политые маслом, не скрипнули. Ступени, вырубленные прямо в скале, вели вниз. Жрец, снова взяв фонарь, пошел первым, девочка за ним. Четыре, пять, шесть, семь, считала она, жалея, что не взяла свою палочку. Десять, одиннадцать, двенадцать. Она знала, сколько ступенек между храмом и подземельем, между подземельем и вторым ярусом, сколько на винтовой лестнице, что ведет на чердак, сколько перекладин на деревянной лесенке с чердака на крышу.
Эта лестница была ей незнакома и потому внушала тревогу. Двадцать одна, двадцать две, двадцать три. С каждой ступенькой все холоднее. Тридцать… Теперь они ниже каналов. Тридцать три, тридцать четыре. Далеко ли еще?
На пятьдесят четвертой ступеньке лестница уперлась в другую железную дверь, незапертую. Девочка вошла в нее вслед за добрым человеком, с женщиной-призраком за спиной. Их шаги отдавались эхом во тьме. Добрый человек открыл дверки своего фонаря, и девочка увидела на стенах тысячу лиц.