Танец с дьяволом
Шрифт:
Люба ринулась наверх звонить Дэнни. На четвертом гудке сработал автоответчик, и она чуть было не бросила трубку, не зная, что сказать. Но слова произнеслись будто сами собой:
— Дэнни, это я. Позвони мне.
Дэнни рано поднялся в это воскресное утро, включил телефон. На автоответчике был зафиксирован один ночной звонок: он узнал голос Любы и сразу
Дэнни всегда перед началом работы старался быть в форме, готовя себя к съемкам, как спортсмен — к ответственным соревнованиям. И сейчас он не жалел себя, без устали отбивая мячи, которые посылал ему автомат.
— Дэнни! — окликнули его, и утирая пот со лба, он оглянулся.
К нему приближался Милт с утренней газетой в руках.
— Что слышно, старина? — улыбнулся ему Дэнни.
Милт, не ответив на улыбку, протянул газету:
— Наверно, это случилось в тот вечер, когда мы сидели в «Спаго».
Дэнни пробежал глазами короткое сообщение, опустился на землю и закрыл глаза. Потом хрипло проговорил:
— Как ты думаешь, где она сейчас?
— В морге, надо полагать.
— Моя фамилия Деннисон, — сказал он заспанному служителю. — Ищу свою жену, Стефани Деннисон.
— А-а, — сказал тот, — хотите опознать тело? — Он сверился с регистрационной книгой. — 2–48.
Он повел Дэнни и Милта по выложенному кафелем, пахнущему дезинфекцией коридору к железной двери. Открыл ее, и оттуда ударила струя ледяного воздуха. Потом распахнул секцию 2–48.
Она была пуста.
Служитель почесал в затылке.
— Сейчас проверим, — сказал он и стал листать бумаги. — Ага, вот! Покойную четыре часа назад по просьбе Д. Л. Стоунхэма отправили на Лонг-Айленд. Хоронить ее будут там.
Дэнни медленно побрел обратно.
Милт, догнав его, обнял за плечи:
— Не переживай так, ты сделал все, что мог… Стефани была человеком с надломом…
Он усадил его в машину, повез домой. Дэнни молчал. Какая жестокая насмешка судьбы: в ту самую минуту, когда он звонил Стефани, вожделея к ней, она лежала бездыханная на полу гостиничного номера. Она хотела помочь ему с «Человеком», хотела приготовить ему обед, хотела спать с ним.
— Если бы я не оттолкнул ее, она была бы жива сейчас? Как ты думаешь, Милт?
— Да нет, старина. Ей так на роду было написано. И тут никто ничего не может изменить.
— Зря я тогда так говорил с ней насчет Индии…
— Не мучай себя, Дэнни, ты ни в чем не виноват. И никто не виноват. Это судьба, понимаешь? Карты так легли.
— Но ведь ее все бросили, все — и я тоже.
— Ты делал для нее все, что было возможно.
— Не знаю, Милт, не уверен. В последний раз, когда мы виделись, она попросила меня сказать: «Я люблю тебя».
— А ты?
— А
— Что тебе, трудно было выговорить эти три слова?
— Но я, наверно, не любил ее…
Милт вздохнул.
Из окна машины он видел, как бойко раскупают люди елки. Рождество в Лос-Анджелесе — как странно! Краснолицые Санта-Клаусы… сани, запряженные оленями… и ни одной снежинки на улицах. Он вспомнил, как они с Патрицией покупали елку, — она всегда выбирала самую большую, такую, что в доме не поместится. Стефани всегда готовила рождественский ужин, пекла свой особый пирог, украшала дом омелой.
Какая жестокая насмешка судьбы. Какое печальное рождество ждет Патрицию.
Его отчаянные попытки дозвониться на Лонг-Айленд ни к чему не привели. Голос дворецкого с британской отчетливостью сообщил, что мисс Патриция на отпевании миссис Деннисон и что допущены в церковь только члены семьи. Очевидно, его Джи-Эл таковым не считал. Дворецкий великодушно согласился передать Патриции, что звонил ее отец.
Он прождал несколько часов, и, наконец, вечером услышал в трубке ее истерический крик: «Папа, папа, что мне делать?!»
Он принялся было утешать ее, и в ту же минуту был дан отбой. Дэнни набрал номер, и голос с британским выговором сказал, что мисс Патриция к телефону подойти не может. Застонали короткие гудки. Дэнни немедленно позвонил снова — с тем же результатом. В отчаянии он мерил комнату шагами. Его дочь, его Патриция взывает о помощи, а он… Надо что-то делать!
Ближайшим рейсом он вылетел в Нью-Йорк, оттуда на вертолете добрался до Лонг-Айленда, и на такси подъехал к особняку Джи-Эл.
— Вот здесь начинаются его владения, — сказал водитель, взглянув на него в зеркало.
Дэнни зябко кутался в свой тонкий плащ, глядя на высокую каменную стену. Когда машина, буксуя в талом снегу, остановилась, он вылез. Такси, разбрасывая из-под колес жидкую грязь, умчалось, и он остался на этой тихой улочке один — ни автомобилей, ни прохожих.
Массивные железные ворота, украшенные яркими рождественскими гирляндами, закрывали дорогу к безупречно выметенному и вычищенному въезду. Даже снег, собранный на обочине в симметричные сугробы, казался хирургически стерильным.
Дэнни, чувствуя, что на него наведен объектив телекамеры, открыл дверку «интеркома», нажал кнопку, и в ту же минуту раздался приятный женский голос:
— Счастливого рождества, сэр, к вашим услугам.
— Я — Дэнни Деннисон. Хочу видеть свою дочь.
— Минутку, сэр, — прозвучало в ответ так же приветливо и весело.
Он стал ждать, притопывая ногами, замерзшими в легких башмаках.
Потом раздался грубой мужской голос:
— Сожалею, сэр, мисс Патриция никого не принимает, — и щелчок разъединения.
Дэнни надавил кнопку снова, и снова милый женский голос поздравил его с наступающим рождеством и осведомился, что ему угодно.