Танец с лентами
Шрифт:
Саша вылезла из ванной и, гордо вздернув подбородок, прошествовала мимо Никиты. В зеркале отражалась его изумленная физиономия: вытянувшееся лицо и нахмуренные брови.
— Ник, не переживай. — Саша облизала губы. — Ты у меня тоже не один был.
И она рассказала, как спала с Егором и ещё кем-то, чьих имен Никита даже не помнил. И как ей было хорошо, так, как никогда — с Никитой.
До него доходило медленно. Всё ещё казалось, что вот-вот Саша рассмеется и, хлопнув в ладоши, скажет: «Клево я тебя разыграла?!»
— Три дня, дорогой мой. Мне понадобилось всего три дня.
И тут он окончательно понял — не врет. Глаза не врут, голос не дрожит. И воздух пахнет горькой полынной правдой.
Никита поймал Сашу у самого порога, обхватил запястья. Прижал всем собой к стене. Она усмехнулась:
— Прощальный секс? Ну давай, я не против.
Как же мерзко! Никита выпустил Сашу, и та отскочила к входной двери как набедокурившая собака. Она сбежала, а он кричал, молотил кулаками. И всё-таки почему-то выглянул в окно. Саша запрыгнула в джип, принадлежащий Егору — без всяких сомнений она не врала.
Дотлевали фотографии-воспоминания, невыносимо воняло жженым.
Горела былая жизнь.
Сейчас.
47.
Я прихожу в себя медленно, словно нехотя. В висках пульсирует, гудит в ушах, во рту горько и сухо. Пытаюсь открыть глаза, но они стянуты повязкой. Руки перетянуты сзади веревкой. Я связана?! Мысль толчком врывается в туманный рассудок и оседает в нем. Страх исчезает, уступив место обреченности. Ну вот, опять. Теперь Герасимов решил припугнуть меня похищением...
Сижу на полу, прислоненная спиной к стене. Из щелей дует ветер, холодный и злой. Слышу чье-то присутствие. Человек — хотя я знаю его имя, — ходит взад-вперед, и гул его шагов давит на темечко.
И вновь запах дощатого пола. Мамочки, какой ты не оригинальный. Привозить дважды в одно и то же место — но с какой целью?
— Мог бы придумать что-нибудь новенькое, — шевелю пересохшими губами.
Герасимов останавливается. Молчит. Тишина разбивается о виски.
— А глаза зачем завязал? Думаешь, я не догадываюсь, кто ты? Ну да, это ведь так не очевидно!
В один прыжок он оказывается совсем близко и поднимает мой подбородок. Его пальцы незнакомые, шершавые. Не говорит, но, мне кажется, рассматривает. Я дышу нарочито громко, открыв рот, облизывая губы онемевшим языком.
— Откуда ты узнала? — спрашивает погодя.
Голос мне знаком, но он не принадлежит Герасимову. Голова болит и не соображает, мне кажется, я слышу, как натужно передвигаются в ней шестеренки. Я с трудом фокусирую мысли, которые расползаются змеями.
— Все очевидно, — пытаюсь не выдать непонимания.
Это не Никита, так кто же?! Где я слышала эти чуть капризные нотки?
Мамочки…
— Вадик.
— Блин, как ты догадалась?! — кажется, он восхищен,
— Это очевидно, — повторяю с усмешкой, а сама сжимаюсь в струну. — Развяжи мне глаза, если уж в секретности нет необходимости.
Зачем он меня связал и притащил сюда? Что он будет делать?
Его подкупил Никита?
Наверное, своей местью Герасимову я завела какую-то цепную реакцию, поэтому всё, что происходит в моей жизни сейчас: драки, смерти, кровавые драмы и игры со связыванием — всё в черных тонах.
Повязку Вадик всё-таки стаскивает, не сильно заботясь о том, что она врезается в кожу и оцарапывает сначала веки, а затем щеки. Я смаргиваю слезы, перед глазами с непривычки к свету плывет. Различаю недовольно надутые губки Вадика, конечно, ведь мальчик хотел разыграть шоу, а оно не удалось.
— Ну и зачем ты меня сюда притащил?
Говорю, а сама осматриваюсь. Это деревенский дом (опять деревенский дом!), разве что, в отличие от дачи Герасимова, обжитый и уютный. И занавески с оборочками, и скатерка новая, чистенькая, и пол прибранный. И вообще тут чувствуется жизнь, пусть не постоянно, но сезонная. Вон, на нитке под потолком сохнут травы, а на подоконнике разложены грибы.
— Ты богата, — вместо ответа ворчит Вадик и отходит к окну.
— Кто тебе такое сказал?
— Есть люди, — он неоднозначно пожимает плечами. — И пока ты купаешься в бабках, я прозябаю с мамкой и слушаю её вечное нытье. Мне бы перебраться в свою квартирку, — он нервно трогает занавеску, — где я был бы хозяином. Вот, например, хата твоей бабушки — неплохое местечко, а? Пусть и у черта на куличиках.
Ага, то есть бабушка моя, а на «хату» зарится он. Интересное дельце.
Пытаюсь усесться поудобнее, в сведенных руках колет.
— Можешь пытать меня, но квартиру я тебе не отдам.
— Да тебе и не придется. — Вадик, обернувшись, подмигивает, достает зажигалку и смотрит на слабый язычок пламени. — Она и так перейдет по наследству моей мамке, а уж та отдаст её мне. Ну а кому ещё?
Чего-чего? Не рано ли меня хоронить? Впрочем…
Мне становится так страшно, как никогда до сегодняшнего дня. Все догонялки с Никитой были детскими забавами, в отличие от этого. Глаза Вадика воровато бегают, но спина его прямая. Он уверен в том, что собирается сделать.
А что, собственно, он собирается сделать?!
— Ты убьешь родную сестру ради квартиры? — сталкиваюсь с ним взглядом.
Вадик сникает.
— Так надо.
— Кому надо? — с трудом не срываюсь на крик. — Тебе?
Как же мне повезло с родней! Мать безразлична к родной дочери и постоянно мечтает получить с меня какую-нибудь выгоду, братец — будущий убийца. А сама я отравила существование тому, кого люблю больше всего на свете. О нас можно писать книжку и озаглавить её: «Семейка Адамс».