Танец семи вуалей
Шрифт:
Эмма, пораженная в самое сердце низкими предпочтениями графа, начала следить за ним и молоденькой Фросей, которая прислуживала ей. Если Самойлович не лгал насчет Рубинштейн, то не солгал и про горничных.
Упиваясь собственной обидой, уязвленная женщина находила горькую отраду в любовной связи с товарищем мужа. Понимая, что губит себя безвозвратно, Эмма все глубже и глубже погружалась в трясину порока.
Самойлович исподволь развивал в ней задатки уличной женщины, которые, как он считал, самой природой были заложены
Графиня перестала ходить в церковь, ибо ей казалось, что священник, церковные служки, певчие, прихожане и даже нищие на паперти видят ее насквозь, что ее грех проступает на ней подобно несмываемой грязи, которой она запятнала себя. Святые угодники с золоченых образов будто укоряли ее за измену человеку, с которым она стояла под венцом и которому клялась перед Богом. Устрашающие картины ада разверзались перед ней, но при всем том она не могла отказаться от встреч с Самойловичем, который совершенно сломил и развратил ее. Более всего пугали Эмму ужасные мысли, от коих она не могла избавиться ни наяву, ни во сне, ни в храме…
Она перестала исповедоваться… боясь признаться в том, что решилась на блуд вопреки нравственной чистоте, которую прививали ей воспитатели. Ее душа разделилась надвое: одна Эмма отдавалась неприличной похоти, другая стенала и молила о пощаде. К кому обращалась она и желала ли на самом деле того, о чем просила?
Неверная жена обвиняла в своем падении извращенную мораль, Иду Рубинштейн, сластолюбивого мужа, безжалостного любовника, распущенную горничную – кого угодно, кроме себя. Они все ополчились против Эммы, жаждали ее позора, ее гибели…
Графиня не смела поднять глаза на «обожаемого Сашеньку», тогда как тот принимал ее поведение за ревность и недовольство. Избегая объяснений, граф отмалчивался, запирался у себя в кабинете, куда перебрался из супружеской спальни, пил и проваливался в горячечный хмельной сон. Самойлович принес ему расшитые бисером шаровары и розовый тюрбан с пером, заверив, что выкрал их у Иды ради друга.
– От нее не убудет, – заявил он Оленину. – У нее шкафы ломятся от одежды и театральных костюмов. Ей шьют по эскизам самого Бакста [14] . Он не отходит от Иды. Но между ними ничего нет…
14
Бакст Лев Самуилович (1866–1924) – российский живописец, график, театральный художник. Декоратор Русских сезонов.
– Совсем ничего?
– Платоническая любовь, мой друг…
Оленин не верил в платоническую любовь:
– Ты украл ее вещи, Самойлович? Ты вор!
Отставной офицер самодовольно улыбался без тени протеста. Он гордился своей ловкостью. Шаровары из тончайшего шелка лежали на стуле, словно пестрое облако. Тюрбан казался
– Ты перестал спать с женой? – на следующий день осведомился Самойлович. – Это зря, дружище. Поверь мне, женщины – коварные существа. Она быстро найдет тебе замену!
– Кто? Эмма?
Оленин расхохотался, не допуская и мысли об измене жены. Эмма не способна завести любовника. Она слишком робка и скована в постели, снять с нее ночную рубашку – целая процедура. А чтобы оставить горящую свечу в спальне – и речи быть не может. Подобную стыдливость может терпеть только законный супруг.
– Ну-ну… – задорно подмигнул ему приятель и подкрутил ус. – А не приударить ли тебе за Фросей, братец? По-моему, отменно хороша… и горазда строить глазки…
– Фрося? – удивился граф. – Вот уж об ком не думал. Она еще девица, кажется.
– Вот именно, что кажется! – снова подмигнул отставной офицер. – Попроси ее примерить шаровары и тюрбан. У нее не такие длинные ноги, как у Иды, зато грудь маленькая и талия хоть куда…
Самойлович подал идею, которая сама никогда бы не пришла в голову Оленину. Заставить служанку одеться одалиской! Представить, что на ее месте – потрясающая, неповторимая Ида…
– Она не согласится, – огорченно вымолвил граф. – Стеснительна больно…
– Так ты денег посули, не скупись, – подначивал Самойлович, предвкушая, какая пойдет потеха. – Фрося за деньги что хочешь сделает!
– Брось… – отмахнулся Оленин. – Я просить не стану.
Но идея поселилась в его уме, засверкала разными гранями. Фрося и правда высокая, стройная девушка, черноволосая, тонкая в талии – не в пример Эмме, которая раздобрела на пирогах и блинах со сметаной.
«Отчего бы не попробовать? – против воли подумал граф, увлекаясь воображаемыми картинами. – Фросю придется уламывать… ну да справлюсь как-нибудь. Ей деньги нужны. Она за приличную сумму не только шаровары – конскую упряжь наденет…»
Какие смешные мелочи порой решают судьбу человека! Эмма страдала, Оленин мучился, Самойлович развлекался… а кто-то должен был заплатить жизнью за эти страдания, мучения и забавы. Комедия грозила перейти в драму…
Глава 20
Подружка Насти Яроцкой не сообщила Лаврову ничего нового. Они с Настей обе родом из поселка под Саратовом, в Москву их вызвала общая знакомая, обещала помочь с устройством на работу.
– Настя окончила медучилище, а я повар. Она одна ехать в большой город боялась, уговорила меня. И квартиру вдвоем снимать дешевле.
Начальник охраны кивал головой, глядя на испачканные мукой руки девушки. В зале пиццерии, где они разговаривали, пахло острым перцем и сыром.