Танец убийц
Шрифт:
— И скажите ему, чтобы он взял с собой рапорт капитана Николы! — прокричала она вслед.
Никола вскочил с дивана.
— Драга, возьми себя в руки! Я хочу насовсем переехать в Брюссель.
— Уж не к своей ли Нанетте? — Она произнесла имя с омерзением.
— Да, к Нанетте. Мы живем с ней больше четырех лет с перерывами, и я все еще люблю ее. Мы думаем пожениться. Не хочу быть неблагодарным, но пришло время мне самому устраивать свою жизнь.
— А быть моим братом и офицером сербской армии — это что, не жизнь?
— Во всяком случае, не та жизнь, какую бы я хотел.
Исполненная гнева, она чувствовала, как подступают
— Вот, значит, благодарность… И это после всего, что я для вас сделала! Один рвется в Париж, другой в Брюссель. Обо мне же никто не подумал. А вам не приходило в голову, что вы мне можете быть нужны? Что и мне, окруженной врагами, иногда нужна человеческая душа, которой я могу доверять?
Никола опустил голову. С ее гневом он еще мог бы справиться, но против слез был бессилен. Он знал, что она не преувеличивала, когда говорила о врагах. Он сам чувствовал царящую везде враждебность, даже здесь, при дворе; и хотя ее нельзя было разглядеть невооруженным взглядом, она была везде, смертельная, как угарный газ. Даже обе младшие сестры, Войка и Георгина, две нежные, ласковые девушки, такие же красивые, как Драга в молодости, и те жаловались на это.
Никодим попытался защитить брата:
— Драга, он же не собирается покинуть тебя навсегда. Ты в любом случае можешь на него рассчитывать. И на меня тоже, — вообще на всех нас. Только пойми, не рожден он быть принцем. Им ведь за одну ночь не становятся. Чувствуешь себя каким-то актером или, хуже того, авантюристом — и как убедить людей, что ты принц, если сам в это не веришь? Не каждый может быть таким, как ты. У тебя, как посмотришь, нет ни грамма сомнений, что ты королева. Прямо-таки Дузе! [32] Когда она играет Марию Стюарт, ей после спектакля, вероятно, нужен не один час, чтобы прийти в себя, но, пока занавес поднят, она целиком в образе той, которую играет. И ты точно так же.
32
Элеонора Дузе (1859–1924) — крупнейшая итальянская актриса. (Примеч. ред.)
— Ты держишь меня за актрису. — Драга встала и, нервничая, подошла к окну. — Но если вы так славно чувствуете себя простыми обывателями, хотела бы я знать, почему же вы себя ведете как два взбесившихся Борджиа [33] и разбиваете голову офицеру?
— Потому что он нас провоцировал. Потому что этому приятелю пришло в голову делать грязные намеки насчет нашей сестры, которая считает себя королевой Сербии.
— С оскорблениями должен разбираться суд. Винная бутылка — это не аргумент.
33
Вероятно, имеются в виду Родриго (1431–1503) и Чезаре (1476–1507) Борджиа, отец и сын. Будучи беспринципными и развращенными, они вели бурную сексуальную жизнь (не пренебрегая инцестом), отличались необузданным нравом, были склонны к варварству. (Примеч. ред.)
Не утруждая себя тем, чтобы о нем доложил слуга, в комнату небрежной походкой вошел Лаза Петрович.
— Вы хотели говорить со мной? — сказал он, и в его тоне прозвучал легкий упрек.
Она холодно разглядывала его.
— С каких это
— Моего побуждения здесь не требовалось, мадам.
Никола взял Драгу за руку.
— Пожалуйста, не притягивай сюда Лазу. Он меня не уговаривал и не отговаривал. Я отдал ему мое прошение об отставке, а он должен был передать его тебе. Он сказал, что попытается. Вот и все.
— Где это прошение? — спросила Драга.
Лаза достал конверт из кармана кителя. Не открывая его, Драга разорвала конверт и в гневе бросила обрывки в лицо генерала.
— Вот так. Все улажено.
Небрежно убрав клочки бумаги с мундира, Лаза вынес унижение с терпением отца, который понимает, что ребенок должен перебеситься.
— Жаль, — сказал он. — Это было толково составленное письмо, очень неплохо написанное. Капитан наверняка трудился над ним целый день.
Никола засмеялся:
— Ну, в общем-то, я не зря старался. У меня есть копия.
— Вы чересчур много на себя берете, генерал Петрович, — недовольно сказала Драга. — Вы флигель-адъютант короля. Не воображайте только, что Вы его серый кардинал.
Лаза огорченно покачал головой:
— Вы действительно делаете тяжелой жизнь людей, которые Вам преданы, мадам.
Он направился к двери, и, когда уже собирался взяться за ручку, его остановил голос Драги:
— Позволю себе заметить, генерал, что я Вас еще не отпускала.
Он повернулся к ней, но остался стоять у двери.
— Оставим эти детские штучки, Драга, — раздраженно сказал он, — по крайней мере, когда мы среди своих. Вы для кого угодно можете быть королевой, но только не для меня. День, когда я стану считать Вас королевой, будет для Вас черным днем. Потому что я не смог бы быть верным ни одной королеве, в том числе и Вам. Я не странствующий рыцарь, который во имя своей дамы сражается с копьем наперевес. Зато друзьям своим я предан до конца. Нет нужды специально об этом Вам напоминать.
Он вышел и грубо захлопнул за собой дверь.
Никодим собрал разбросанные по ковру обрывки и, смяв их в комок, отдал Николе со словами:
— Возьми. Не следует допускать, чтобы кто-то достал твое прошение из корзины для бумаг. Оно тогда попадет скорее в какую-нибудь редакцию, чем на письменный стол Саши. Ты же знаешь, как он не любит такие вещи.
В дверь постучали.
— Что еще?! — закричала Драга. — Entrez!
Это была Милица. Сделав книксен, она сказала:
— Простите, что помешала, мадам, но в прихожей ждут дамы, которым Вы назначили прием на девять часов. И в Сербском зале сидят еще несколько. Сейчас уже половина двенадцатого. Может быть, мне попросить дам прийти в какой-либо другой день?
— Нет, — сказала королева, — я приму их. — Она повернулась к своим братьям; — Убирайтесь. Пройдите через мою комнату, чтобы не попасться Саше на глаза и не каяться потом, зачем вы здесь.
Они, будто школьники, услышавшие звонок на перемену, ринулись через ее будуар и соседнюю спальню и захлопнули за собой дверь так, что зазвенели стекла.
— И не вздумайте еще раз попасть в какую-нибудь заваруху! — закричала им вслед Драга, не ожидая, что ей ответят.
Она слышала, как они, звеня шпорами по каменному полу, устремились через прачечную и фойе к главному выходу. С удивлением и не без зависти Драга покачала головой, прошептав: «Сколько в них жизни, сколько молодости!» Затем она попросила у Милицы список приглашенных к аудиенции и сказала: