Танец убийц

Фагиаш Мария

Больше всего Михаила удивлял тот факт, что все рассказанное его нисколько не удивило.

Апис продолжал:

— У этого брата, его зовут Светозар, недалеко под Белградом есть виноградник с маленьким летним домиком. Однажды Андьелич спросил его, не сможет ли он воспользоваться этим домиком на одну-единственную ночь для очень важной и абсолютно секретной встречи. Незаметно для своего брата Светозар, спрятавшись за деревом, подсмотрел, кто там собрался: префект, русский военный атташе полковник Таубе, король Александр и еще одна личность, которую он не знал. Он понял, что чем меньше об этом деле будет знать, тем лучше, и, вернувшись домой, не проронил ни слова.

— Ты полагаешь, что на этой встрече приняли решение

о покушении? — спросил Михаил.

— Я не знаю. Но все это попахивает кровью. Надеюсь только, что правда никогда не выплывет на свет. Это было бы позором для репутации Сербии.

— Ты прав, — согласился Михаил. — Во Франции, к моему ужасу, я постоянно убеждался в том, что для западноевропейцев слово «Балканы» стало почти ругательным. Если я пытался возражать, когда хозяйка гостиницы пыталась меня обсчитать или когда кто-нибудь лез, отталкивая меня, в трамвай, то постоянно слышал: «Здесь Вам не Балканы!» А из всех балканских стран наихудшая репутация у Сербии — вечная чехарда с правительством, кровавые разборки между партиями после каждой смены власти, непрерывные изменения законов и конституции и политики, всегда готовые продать страну России или Австрии — смотря кто больше заплатит.

— По мне, — проворчал Апис, — я бы метлой вымел из страны Александра вместе с его шайкой, а воров, которые болтают о демократии, заковал бы в наручники и учредил военную диктатуру. Милан может и остаться, хотя в молодости был ненадежный парень. Он сильно изменился, сейчас это человек, имеющий совесть и безупречную репутацию. А при модернизации армии он вообще сотворил чудо. В войсках молятся на него, он сделал из людей то, что заложено в душе каждого серба, — настоящих, гордых борцов. Конечно, страна еще далеко не созрела до западного устройства. Ты не наслышан, случайно, о поездке полковника Драгомира Вутсковича в Цюрих? В молодости он был ярый республиканец и считал Швейцарию чем-то вроде современной Утопии. Годами он копил деньги на поездку и наконец отправился в страну свободы. Но, едва приехал в Цюрих, тут же был арестован — он решил, что, как свободный человек, имеет право помочиться прямо на привокзальной улице. И этот человек сейчас наш военный министр, а то, что у нас творится, — его представление о гражданской свободе в демократической стране. К счастью, есть еще у нас края, где жители о демократии ничего и никогда не слыхали, где золотые монеты в ходу только как женские украшения и где люди доживают до ста лет, не увидев ни одной банкноты, где едят то, что соберут с полей, и носят домотканую одежду. А кто иногда сам не справляется, всегда может рассчитывать на помощь соседей. Мы должны все это снова вернуть стране — полученную от наших предков простоту и братскую любовь.

Михаил слышал подобную речь не в первый раз, но впервые она звучала с такой убежденностью и страстью. В Аписе было нечто, что захватывало и одновременно пугало. Его идеи были абсурдны и невыполнимы, но Михаил не сомневался, что Апис положит годы, если не всю жизнь, чтобы их осуществить.

— Все это прекрасно, — кивнул он Апису, — но как ты, к примеру, заплатишь за этот ужин, если не будет никаких денег? И захочешь ли ты стоять на кухне и мыть посуду?

Апис, пожав плечами, рассмеялся:

— Ах, для Белграда уже нет никакого спасения. Была бы моя воля, я бы сжег город, как Милош Великий, когда он хотел уничтожить трущобы. Только я бы его больше никогда не восстанавливал.

Довольно долго они молчали. Затем Михаил спросил:

— Скажи, что нам делать дальше? Должен ли я сообщить королю Милану о том, что тебе рассказал брат Андьелича? Нужно ли поведать любящему отцу, что его собственный сын замышлял его убить? Хотя у нас нет к тому никаких доказательств.

— Нет, не говори ему ничего. План провалился, но дело приобрело такой резонанс, что Александр не предпримет больше ничего. Он изо всех

сил постарался развеять подозрения отца и даже из любви к своему ch`er Papa смирился с ударом по радикальной партии.

— Договорились. Подождем, и будем надеяться, что Александр извлечет уроки и станет вести себя прилично.

В первый же день слушаний в военном трибунале Кнезевич отказался от всех своих прежних показании и обвинений против третьих лиц и, к всеобщему удивлению, заявил, что в попытке покушения участвовал он один и один несет за это ответственность.

Его двадцать шесть подельников объявили себя полностью невиновными, хотя некоторые и признали, что временами критиковали правительство; как граждане демократической страны, они считали право на свободу слова одним из основополагающих прав, сказали они.

В западных странах наблюдали за процессом с живым интересом. Слухи об угрозе смертных приговоров побудили Россию и Австрию предпринять дипломатические шаги в пользу таких ведущих радикалов, как Никола Пашич и Стоян Протич, чтобы спасти их от расстрела. Военные мониторы «Кёрос» и «Замос» вместе с двумя торпедными катерами австро-венгерской дунайской флотилии послали к Белграду, чтобы быть в пределах досягаемости на случай, если казнь вождей радикалов приведет к революции в Сербии. Но в конце выяснилось, что все опасения напрасны. К смертной казни был приговорен один Кнезевич, в то время как политики получили ограниченные сроки ареста или были оправданы. Тринадцатого сентября 1899 года Стоян Кнезевич, неудавшийся террорист, был перевезен на строевой плац за городом, где находился рынок лошадей, проводились учебные стрельбы и совершались казни.

С того памятного ужина с Аписом Михаил ожидал, что в известном своими скандалами Старом Конаке разразится на этот раз такой скандал, который потрясет весь мир, но ничего подобного не случилось. Отношения между отцом и сыном не испортились и даже стали еще сердечнее. Александр относился к чувствам отца внимательнее и держал Драгу Машину вне его поля зрения. Насколько Михаил мог судить, Милан, к счастью, оставался в полном неведении о той роли, которую играл его сын при подготовке покушения, а он, Михаил, был слишком предан своему государю, чтобы лишить его иллюзий.

День 13 сентября выдался для этого времени года на редкость душным. Путь к строевому плацу пролегал мимо мелких крестьянских дворов и огородов. Сливовые деревья были, как никогда, усыпаны плодами, сливы гроздьями висели на ветках или лежали усыпанным мухами ковром в траве, издавая сильный гнилой запах. Повсюду кипела работа — в огромных котлах на открытом огне варили так называемый пекмес, сливовый мусс. Девушки и дети перемешивали массу большими плоскими деревянными ложками. Приятный аромат смешивался с запахами навоза, палой листвы и дымом печей, на которых сушился остальной урожай слив.

Михаил занимался этим случаем слишком много, чтобы пропустить последний акт. Когда он подъехал на плац, закрытый экипаж с Кнезевичем уже был там. Приговоренного только что подвели к трибуне, сооруженной для официальных лиц, участвующих в приведении приговора в исполнение. Примерно в тридцати метрах, там, где должна была разыграться драма, был врыт в землю деревянный столб и выстроен взвод пехоты под командованием лейтенанта.

Кнезевич, под конвоем двух жандармов с примкнутыми штыками и в сопровождении бородатого священника, остановился перед трибуналом. Спокойный и невозмутимый, он как будто ждал, что получит орден на грудь, а не залп из винтовок. С вежливым скучающим видом арестант выслушал приговор. Пока председатель трибунала зачитывал его, Стоян Кнезевич разглядывал сельскую дорогу, ведущую в Белград. Не представлял ли он в своей фантазии скачущего галопом королевского гонца, на шпаге которого развевался белый платок как знак помилования?