Тангейзер

Никитин Юрий Александрович

Он придвинул кубок по столу к ней ближе, всматриваясь в ее лицо. Женщина в расцвете своей красоты и женственности, держится с достоинством, одета богато, но скромно.

– И все-таки, – признался он, – не могу понять, куда я попал…

Она загадочно улыбнулась.

– Так вы поэт или не поэт?.. Если простой обыватель, то скажу сразу, и дразнящий покров тайны для вас исчезнет… но если вы в самом деле слагаете песни, то недоговоренность и некая странность заставят вас напрячь воображение… а из этого могут родиться новые песни!

Он

сказал с неловкостью:

– Вы правы… и, как вижу, прекрасно понимаете, когда и почему возникают песни.

– Обыденность их убивает, – сказала она мягко. – Не так ли?

– Точно, – ответил он с восторгом. – Поэзия – это музыка души!

– А у вас, – поинтересовалась она, – помимо самой поэзии, есть и музыка, если лютню вы не подобрали по дороге?

– Это моя лютня, – заверил он с гордостью. – Я приехал с ней из далеких восточных стран, где услышал много новых мелодий и научился их обрабатывать так, чтобы становились понятными и даже родными нашим суровым германским душам.

Она с той же ласковой улыбкой кивнула на блюда.

– Сперва подкрепите свои силы, благородный рыцарь! А потом, если у вас будет желание, я с удовольствием послушаю ваши песни.

Он ответил галантно:

– Если вы пообедаете со мной…

Она рассмеялась.

– Это что у вас, скромность юноши или же опасение зрелого мужа, что могут отравить?

Он ответил в сильнейшем смущении:

– Ни то, ни другое.

– Точно? Ах да, вы же как раз посредине между юношеством и зрелостью…

– Не дразнитесь, – сказал он, – просто неловко есть в одиночестве, а такая прекрасная дама будет мне прислуживать.

– Это наш долг, – ответила она с достоинством и, видя его приподнятую бровь, пояснила серьезно: – Прислуживать мужчинам.

– Но все-таки…

– Хорошо-хорошо, – прервала она. – Я принимаю ваше приглашение и пообедаю с вами. С удовольствием пообедаю.

Вино не пьянило, напротив, он чувствовал себя свежее и бодрее, зато чувство страха и настороженности постепенно улетучивалось. Прекрасно приготовленное мясо просто тает во рту, он чувствовал острые специи, некоторые показались знакомыми, совсем недавно с ними повстречался в Святой земле и уже не чувствовал от мяса прежнего удовольствия, если не приправить этими горькими травами.

Запивая каждый кусок мяса вином, он вскоре ощутил, что насытился даже больше, чем собирался, со вздохом сожаления отодвинулся от стола.

– Глазами бы все съел, – пожаловался он весело, – но желудок больше не принимает!.. Вы знаете, что вы вообще-то спасли мою шкуру?

Она в изумлении вскинула высокие дуги бровей.

– Как это?

– Я повстречал Дикую Охоту, – сообщил он. – Ну, не совсем повстречал, но оказался на ее пути. Они меня почти настигли…

– Бедный вы! И… что случилось?

– Я увидел щель, – объяснил он, – что ведет в недра этой горы. Любопытство мое родилось раньше меня, я пошел по ней, и вот я здесь.

Она

снисходительно наморщила нос.

– Тогда вы не прогадали точно.

– Уверен, – подтвердил он и зябко передернул плечами.

– Страшно? – осведомилась она.

Он кивнул.

– Много раз рисковал головой в боях… но там я потерял бы только жизнь!

– А здесь?

Он вздохнул.

– Все говорят, что Дикий Охотник забирает души.

Она подумала, покачала головой.

– Думаю, это неверно. А если и забирает, то лишь тех, кого должен забрать. Вы каким человеком себя чувствуете?

Она спрашивала вроде бы веселым голосом, даже чуть насмешливым, дескать, не принимайте эти слова всерьез, но он ощутил, что спрашивает неспроста.

– Я старался быть достойным человеком, – ответил он осторожно. – Исполняющим все рыцарские заповеди. И, мне кажется, главные все-таки соблюдал. Но, с другой стороны, в нашей жизни есть особенности…

– Какие?

Он проговорил с трудом:

– Не знаю, как это объяснить… но мне кажется… одни и те же нормы морали нельзя применять к разным людям.

– Почему?

Он развел руками.

– Здесь, в Германии, добродетельным быть легче, а на жарком Востоке, где и мясо со специями, и женщины подоступнее, и сама природа подталкивает к блуду… гм… там к мужчинам надо быть снисходительнее. Или, если взять кузнеца и поэта… Для кузнеца не играет роли, влюблен он или нет, плуг все равно скует, а для поэта очень важно, чтобы сердце то взлетало к небесам, то падало в пропасть отчаяния… Только тогда рождаются щемящие песни, что трогают чужие сердца!

Она смотрела с интересом, в глазах то появлялось, то исчезало непонятное выражение, дразнящее и одновременно пугающее.

– Потому, – спросила она, – поэтов и обвиняют чаще других в разврате, прелюбодеяниях?

– Поэтов, – ответил он, – художников, скульпторов, актеров, музыкантов… Но это не распущенность! Это постоянный поиск чего-то нового, что вовсе не требуется, как вы понимаете, в большинстве других профессий. Как острая приправа к мясу, так нам нужна острая приправа к жизни!.. Потому что кузнец скует просто плуг, а поэт не может написать просто стихи, он должен написать самые лучшие на свете стихи!.. И для того он чуть ли не бьется головой о стену, пробует все специи…

На ее губах играла загадочная улыбка, Тангейзер хотел взять лютню и показать, что он не просто певец, а лучший в мире певец, однако она поднялась и сказала быстро:

– Сидите-сидите. Вам нужно отдохнуть. Я отлучусь ненадолго… а вам скучать не дадут.

Она отошла на несколько шагов, в том месте камни отсвечивают свежими сколами так ярко, что Тангейзер заморгал и потер кулаками глаза, а когда всмотрелся снова, таинственной хозяйки грота уже не было.

Он начал осматриваться, за спиной послышались женские голоса, он рывком обернулся, готовый снова ухватиться за меч…