Танго втроем
Шрифт:
— Кажется, из Вагнера что-то играют…
— В самую точку попали, Сергей Юрьевич, — с легкой иронией сказал Мануйлов. — Это действительно Вагнер, Вильгельм Рихард. Звучит отрывок из оперной тетралогии «Кольцо Нибелунгов», из ее третьей, предпоследней части «Зигфрид»… Гитлер высоко ценил Вагнера, между ними определенно существовала некая мистическая связь, хотя последний, как вы знаете, умер за шесть лет до появления на свет Адольфа Шнкльгрубера.
Мануйлов вообще-то мужик неплохой, светлая голова, и все такое прочее… Недостаток у него только один: любит при случае продемонстрировать свою блестящую эрудицию.
— С
— Таких данных у нас нет, — сказал Мануйлов, не спуская глаз с экрана. — Здесь что-то другое…
Картинка действительно поменялась: сквозь зернистое черно-белое изображение проступили цветные пятна, затем изображение стало более контрастным, и на смену нацистской кинохронике явились другие кадры: тот же ежегодный праздник в честь Рихарда, Вагнера в баварском городке Байрейт, но спустя десятилетия. Соответственно изменились декорации, изменилась сама публика, и в «виповской» ложе теперь восседали совсем другие персоналии.
— Начало девяностых, — предположил Шувалов. — «Друг» Гельмут здесь крепыш хоть куда.
— Девяностый год, — уточнил АйБиЭм. — После падения Стены, когда «весси» и «осей» слились в бурном экстазе, празднества в Баварии были особенно пышными.
Он возбужденно пощелкал пальцами, затем ткнул кнопку, включающую микрофон, хотя их треп наверняка и без того записывают.
— Оператор, открутите запись назад… Еще! Все, стоп-кадр! Шувалов тоже стал пристально всматриваться в изображение. на экране. Мероприятие, как это обычно бывает, снимало сразу несколько телекамер, и режиссер трансляции, работавший за пультом, включал их в работу поочередно, стремясь показать не только сцену с симфоническим оркестром, но и реакцию публики.
В какой-то момент камера, снимавшая гостевую ложу, ушла чуть вниз и в сторону, выделив среди прочей публики группу мужчин числом до двух дюжин, в возрасте от пятидесяти и старше; а некоторым из них, пожалуй, было даже за восемьдесят.
— Так, так, — задумчиво произнес Мануйлов. — Я так и думал… Занятная группа товарищей, хотя правильнее бы их назвать «альте кемпфер»…
Шувалов бегло владел немецким, доводилось и в Германии бывать не единожды, поэтому намек понял. «Альте кемпфер» в переводе с немецкого означает «старые бойцы, соратники». Именно так в гитлеровской Германии именовали заслуженных, если так можно сказать, «наци», то есть имевших особые заслуги перед рейхом и лично фюрером. Ну а в современную эпоху так величаю' друг дружку «правые», те, кто тайно или явно симпатизирует теории расового превосходства, национал-экстремистским идеям кому не по душе границы нынешней пусть даже объединенной, не все еще изрядно «секвестированной» послевоенными соглашениями Германии.
Эти солидные мужчины, которые случайно, а возможно, вовсе не случайно угодили в кадр, не какие-то там «скинхеды» и даже не радикалы из таких зловещих организаций, как «Орден арманов», «Викингюгенд» или «Люди Вотана», возродившихся, казалось бы, из пепла Второй мировой войны к исходу XX века; нет, это публика покруче и поопаснее… Их еще называют членами «Геррен-клу-ба», «клуба господ», потому как все они принадлежат к финансовой и политической элите, хотя и предпочитают до поры не афишировать своих истинных взглядов и жизненных устремлений.
— Второй слева, —
— Что это за дядя? Мне он незнаком.
Стоп-кадр запечатлел крупного рослого мужчину лет пятидесяти с небольшим, светловолосого, с застывшей на породистом лице маской холодного безразличия и даже превосходства.
— Конрад Велп. Или, если вам угодно, доктор Велп.
— И чем он знаменит, этот доктор? Он что, хорошо лечит людей?
Мануйлов бросил на него странный взгляд.
— Значит, вы не в курсе… Велп — доктор искусствоведения. Скромно, да? Тем не менее, по некоторым, весьма отрывочным сведениям, он является одной из ключевых фигур «Геррен-клуба». До недавних пор мы о нем мало что знали, но в последнее время он частый гость в нашей стране, поэтому досье стало постепенно заполняться. И хотя по Велпу удалось собрать только верхушечную информацию, кое-что в этой фигуре настораживает…
— Например?
— Давайте смотреть дальше, — уклончиво сказал Мануйлов. Он неожиданно рассмеялся. — Ну вы и шутник, Виктор Константинович… Думали, я прохлопаю Велпа? Или не замечу, в каком окружении он засветился? А вот и нет! Хор-рошую пленочку нам показали, есть над чем подумать…
— Я, наверное, по жизни уродился тупой, — сумрачно сказал Шувалов. — Игорь Борисович, вы обещали комментировать зрелище.
— Думаю, наш общий начальник сам внесет должную ясность. — Мануйлов явно осторожничал. — Задействуйте ассоциативное мышление. И тогда вы сами поймете, что нас уже вскорости ждет.
— Я вот тут припоминаю одну из наших оперативных сводок, — задумчиво сказал Шувалов. — Западная губерния, в аккурат самое начало мая… И дальше, в середине месяца, еще один «рецидив».
— Верной дорогой идете, товарищ, — процитировал АйБи-Эм. — А если добавить к этому закрытое совещание в МВД почти двухнедельной давности, тайное расследование в недрах ФСБ и присовокупить к этому участившиеся в последнее время попытки взломать федеральные базы данных…
— Ставлю еще один ролик, — вмешался режиссер. — Последний.
Изображение было черно-белым, вернее, изжелта-серым — вновь пошли кадры кинохроники военной или даже довоенной поры. Чуть громче и тревожнее, чем прежде, теперь звучала музыка Вагнера.
На экране проплывала величественная панорама крупного германского города, доминантой которого являлся королевский замок на возвышенности над рекой; в кадре меняются городские виды, сочетающие в себе черты утонченной готики и помпезного монументализма, воистину изобилие старины и свидетельств величия «прусского» духа… Нарядные речные трамвайчики, праздная публика, заполонившая набережную Преголи…
— Ну вот мы и в Кенигсберге, — негромко сказал Мануйлов. — Конца тридцатых годов.
Изображение как-то странно задергалось, затем сквозь панораму одного из красивейших и самобытных городов предвоенной Европы стали проступать совсем другие черточки и штрихи, постепенно сложившиеся в уродливую маску смерти: город, видами которого они только что любовались, повержен в руины… Этим жутковатым кадрам как нельзя лучше подходит музыкальное сопровождение, заимствованное из финала оперы Рихарда Вагнера «Кольцо Нибелунгов», любимого произведения Гитлера, заканчивающегося феерической сценой вселенского краха.