Танго втроем
Шрифт:
Начался четвертый акт. Я вышла на сцену, но играть было неимоверно трудно. Временами текст как будто улетучивался из головы, а произнося слова: «Я не любила ни разу в жизни», про себя я твердила: «Неправда, неправда», и вдруг испугалась – как бы ненароком не произнести этого вслух…
Едва зайдя в гостиничный номер и включив верхний свет, я замерла перед зеркалом, всматриваясь в свое лицо. Придирчиво изучала. Можно ли назвать его красивым? Если брать каждую черту по отдельности, счет был не совсем в мою пользу. Да, у меня большие, темно-орехового цвета глаза в густой оправе ресниц, однако нос слегка подкачал, рот пухлый с чуть выпяченной нижней губой, а дальше – острый подбородок. Но все это неплохо складывалось в одно целое. Пожалуй, главным моим козырем были волосы – пушистые, пепельно-русые,
– У тебя ноги прямо как у Софи Лорен. Правда, она ростом повыше, соответственно, и ноги у нее подлиннее!
Ага, заметил мои ноги. А может, сказал просто так, в шутку. Режиссер любил пошутить. Был мастак на шутки-прибаутки и не упускал случая позубоскалить, иногда даже, по-моему, перебарщивал. Но ему прощалось. Ему многое прощалось.
«О господи, что теперь будет?» – растерянно думала я.
Снова мама. И как сильно плачет!
Мы побывали еще в нескольких городах, прежде чем вернулись в Варшаву. Коллеги замечали, что я все время не в настроении, но я объясняла это усталостью.
– Замучили мы нашу девочку, – пожалел меня Зигмунд.
Преподаватель по-разному меня называл: на «ты», на «вы», девочка, маленькая… А как он думал обо мне? Я наконец осознала, кто он для меня, но по-прежнему не имела понятия, кто я для него. Бывшая студентка? Преподаватель и его ученица? Но так ли это? А может, звезда? Или скорее его творение, что-то вроде Галатеи. Наверняка он думает, что сотворил меня, сформировал как актрису. К счастью, ему не передали слова, которые сказал о нас Яловецкий: «Ученица, которая переросла своего учителя». Сдается мне, что критик из чистой зловредности приуменьшал талант Зигмунда как актера и педагога. Зигмунд умел передать другим те актерские навыки, до которых дошел своей головой, а это уже немало. Говорят, такая великая на сцене фигура, как Тадеуш Лонцкий, педагогом был слабым. Учиться у него можно было, только глядя, как он играл. Но обычно это был урок унижения. Я записала на видеокассету спектакль о Богуславском. Гениальнейшая роль! Каждый раз, когда пересматриваю запись, по моим щекам текут слезы.
Я вдруг почувствовала тоску по жизни, от которой добровольно отдалилась. Мои так называемые каникулы затянулись, да и каникулы ли это? Мне страшно, я боюсь своей неподвижности и молчания… но как мне теперь его прервать? Мой протест был спонтанным, я взбунтовалась против того, что со мной произошло… А что со мной, собственно, произошло?
Я ехала в наш только что отстроенный дом под Варшавой в живописной лесистой местности. Сейчас осень, а весной там, должно быть, еще красивее. Птички наверняка щебечут без умолку.
– Два этажа нашего счастья уже готовы, – сообщил мне Зигмунд по телефону. – Днем привезу мебель, поэтому из театра приезжай прямо сюда…
И я поехала. Да не доехала. Потому ли, что не смогла? Или все-таки не хотела доехать?
Что значит быть актрисой? Граница между работой, профессией и моей жизнью все больше стиралась. Я с головой уходила в свои роли, жила ими, не желая возвращаться к той перепуганной молодой женщине, которой тогда была. Боялась своих чувств к Зигмунду. Боялась неизвестности… Я не только не знала, как надо любить мужчину, но и не имела никакого понятия, как любить мужчину, который меня старше
– Оля, что с тобой происходит? – спрашивал режиссер.
– Просто устала. Эти поздние возвращения автобусом домой измотали меня, вдобавок бесконечное ожидание на остановке, иногда по целому часу… – придумала на ходу, не найдя оправдания получше. Сказать, что я так уж сильно мучилась, нельзя – в это время автобус был полупустой, я даже сидела, а остановка была в двух шагах от моего дома.
Спустя несколько дней, когда после спектакля я брела к автобусной остановке, то вдруг заметила, что за мной едет какая-то машина. Меня это удивило и чуточку испугало, я ускорила шаг. Машина поравнялась со мной, и за рулем я вдруг увидела Зигмунда.
– Старых знакомых уже не узнаем, – заговорил он в шутливом тоне, как всегда.
– Что вы здесь делаете? – спросила я, опешив.
Хотя в театральном училище принято было обращаться к студентам и преподавателям по имени, я никогда на это не отваживалась, и не только по отношению к Зигмунду.
– Прыгай сюда, – он распахнул дверцу, – и не задавай лишних вопросов.
Я села рядом с водительским местом в таких растрепанных чувствах, что не в силах была выговорить ни слова. Он тоже молчал. Машина затормозила у бордюра.
– Ну, что? – прервал он наконец молчание. – Ты язык проглотила?
– А… почему мы стоим? – с трудом выдавила я из себя.
– Потому что не знаем адрес.
И тут наконец до меня дошло: он приехал специально, чтоб отвезти меня домой.
Зигмунд всерьез отнесся к моим словам. Со стороны могло показаться, что он просто нашел предлог встретиться со мной. Но я знаю, как было на самом деле. У него выдался свободный вечер, и Зигмунд решил подвезти меня домой. На улицах было пустынно, и наша поездка длилась всего ничего, каких-то несколько минут. Для меня, однако, она стала самой важной в моей жизни.
– Может, зайдете на минутку? – отважилась я спросить.
– Может, и зашел бы, если бы ты сказала мне «ты».
– Так, может, зайдешь ненадолго?
Он рассмеялся:
– В другой раз как-нибудь. Мне завтра рано вставать – еду в Лодзь. На озвучивание.
Я взлетела к себе наверх, как на крыльях. Получалось, что это было наше первое свидание, никак не связанное с работой. По крайней мере, для меня. Вполне возможно, что для него это ничего не значило: просто сделал доброе дело, подбросил до дома свою бывшую студентку. В том злосчастном интервью, когда он решился заговорить о нашем браке, Зигмунд признался: «Чувство возникло не сразу… или, другими словами, долго оставалось неосознанным, пока продолжались наши отношения преподаватель – студентка…» Педагог и студентка… Оно и понятно, такая роль ему выпала – учил меня профессии, тому, как я должна вести себя на сцене, а потом, как вести себя в любви. Но в этом я оказалась нерадивой ученицей – строптивой и непокорной, на каждом шагу создавала ему трудности в воспитании…
Поймет ли он когда-нибудь мое теперешнее состояние? Поймет ли, почему я пока не хочу возвращаться к жизни…
С того разговора возле моего дома прошло полгода. И вот однажды мне предложили роль в кино. Главную роль! И моим партнером должен был стать Зигмунд Кмита. Но когда я с ним советовалась, принять ли мне предложение сниматься в кино, то еще не знала, что он тоже участвует в этом фильме.
– Конечно, соглашайся, о чем тут думать.