Танки повернули на запад
Шрифт:
— Вас здорово, товарищ генерал?
— Нет, ничего… В голове гудит. Где Балыков?
— Пошукаем. Как бы на мины не угодить. Балыков, сидевший сзади, совершил самый большой полет и крепче нас приложился оземь. Но и он цел, невредим. Только машина… На месте левого заднего колеса торчит ось.
На взрыв прибежали солдаты. Нет худа без добра. Обычный ночной недоверчивый разговор:
— Вы кто?
— А вы кто?
Бойцы из бригады Бурды. Где КП бригады, не ведают, но могут отвести
И вот мы перед большим, расползающимся стогом сена. Из глубины его доносятся оживленные голоса:
— Жми. Да разве так жмут?
Я лезу в узкую щель, натыкаюсь рукой на что-то круглое, гладкое. Арбуз. Один, другой. Включаю фонарик.
В норе по-турецки сидят Бурда и Боярский. Перед ними гора арбузов. Пробуют, трещит или не трещит. Бурда радушно протягивает полушарие:
— Редчайший фрукт. И наешься, и напьешься. Я жадно набрасываюсь на арбуз, жую сладкий сочащийся мякиш, рассказываю о ночных злоключениях.
— Утро вечера мудренее, — ободряет Бурда. — «Виллисок» отбуксируем, потом отремонтируем.
От его неунывающей ясности делается легче на душе. Поспать бы!..
Спал, подложив под себя охапку колючего сена. А когда проснулся, услышал чей-то встревоженный голос:
— Неизвестно, сколько у них здесь танков, какие силы. Слава богу, что в темноте не поцеловались. Утра ждать надо…
— Рано бога благодаришь, — отозвался Бурда.
По тону чувствую: он сейчас не склонен балагурить.
— Когда эти танки в лом превратим, тогда согласен господа благодарить. Да и то его-то за что?.. Прежде всего надо разведать, где «тигры», где пехота. Их тут много быть не может — арьергард какой-нибудь. Вперед — автоматчиков с противотанковыми гранатами. Танки чтобы наготове были. Чуть «тигры» зашевелятся — огонь. Не дать опомниться. Рассвет уже…
Оказывается, мы ночуем на одном поле с гитлеровцами. Машины противника, так же как и наши, замаскированы сеном. Неизвестно, кто раньше появился. То ли мы их приняли за своих, то ли они нас. Телефонисты тянули нитку и услышали немецкую речь.
Сна — ни в одном глазу. Вылезаю из норы. В сером туманном воздухе мелькают фигуры, слышатся приглушенные голоса. Ночь кончилась. Багряно-черное небо поблекло. Пожары догорают где-то далеко-далеко. Еще немного и их слабеющий огонь исчезнет в лучах солнца.
Раздается гулкий взрыв противотанковой гранаты. Затем — крики, прерывистая автоматная пальба, разноголосый рев моторов. День начался…
Становится нестерпимо жарко. Кругом падают горящие клочья сена. Соседний стог пылает, подожженный термитным снарядом. «Тридцатьчетверки» опасливо обходят его и катят вперед, на мелькающие в дымке вспышки «тигровых» пушек…
Бурда идет, широко размахивая рукой, сжимающей шлем.
— Теперь благодари своего бога, если ты такой набожный… А то — ждать… Как бы чего бы…
— Разве я против? — оправдывается подполковник. Бурда доволен боем, доволен этой импровизированной атакой, и меньше всего ему хочется сейчас распекать осторожного подполковника. Он подходит ко мне, натягивает шлем, опускает руки «по швам».
— Арьергард противника сбит. Уничтожено три «тигра». Насчет прочего потом подсчитаем.
На чернобровом лице сквозь щетину просвечивает нежный румянец.
— Может, позавтракаем чем… бог послал? — он ехидно косится на уныло вытянувшегося в стороне подполковника. — Тем более дорогой гость пожаловал.
Это уже относится к полковнику Соболеву, не спеша вылезающему из легковой автомашины.
Соболев хмуро озирается по сторонам. Втягивает носом дымный воздух, тихо спрашивает у Бурды:
— Что у тебя тут стряслось?
— Утренняя зарядка. Немцам небольшую пробежку организовали.
— Танки были у них? — оживляется Соболев.
— Были. Кажись, восемь штук.
— Они самые. Это же арьергард 19-й дивизии. Вчера вечером исчезли. Как иголка в стоге сена. Я насчет них хотел, Александр Федорович, предупредить тебя.
— Люблю, когда разведчики своевременно предупреждают, — весело издевается Бурда. — Дорога ложка после обеда, глядишь, на ужин сгодится.
Он обнимает за плечи Соболева:
— Идем, кавунами угощу. И наешься, и напьешься. После завтрака Соболев отзывает меня в сторону:
— Товарищ член Военного совета, вы меня кляузником не считаете?
— Не было повода, — с удивлением отвечаю я.
— Сейчас будет. Прошу вас и буду просить командующего и Михаила Алексеевича не посылать меня к генералу Кривошеину.
— А если мы попросим объяснить причины?
— Не откажусь. Сегодня ночью приехал к нему. А он меня не принял. Все-таки если начальник разведки армии по делу, разумеется…
— Ясно. Можно воспользоваться вашей машиной? Я без транспорта. Нет, вы к шоферу садитесь: будете показывать дорогу.
— Куда?
— К Кривошеину.
За последние десятилетия не было, кажется, войны, в которой не участвовал бы Семен Моисеевич Кривошеин. Начал он еще красным конником, водил в атаку танк под Мадридом, воевал у Халхин-Гола. Военный быт стал для него настолько привычным, что он по мере возможности приблизил его к мирному. На фронте не расстается с женой, оборудовал себе сносное походное жилье. Хоть и на колесах, но все же не без уюта. «Салон» — так называют в корпусе жилье Кривошеина студебеккер с будкой, внешне ничем не отличный от обычной летучки. Но внутри…