Тара
Шрифт:
– Мамка с папкой знают, где ты?
– продолжал допытываться парень.
– Нет их у меня. Отец на фронте погиб. Мать...
Она замолчала. До неприличия захотелось плакать. Про отца была не совсем правда. Он действительно воевал. И даже вернулся с фронта за два года до окончания войны - одноногий, с трудом придвигавшийся на протезе. Отец проработал несколько лет в школе. А потом что-то сказал неправильное. И его забрали. Он попытался сбежать и... Короче, отца у неё больше не было. Матери тоже. За год до того, как Машу отвезли в детдом, мать сошлась с дядей Колей. Сошлась на свою беду. Позапрошлой
– Ясно, - пробормотал парень, - сирота. А здесь ты что делаешь?
– Тётка у меня где-то в этих краях, - глядя парню в глаза, соврала Маша. Тётка Глафира. У неё жить хочу. В колхозе работать, - для пущего правдоподобия добавила она.
– А в каком колхозе твоя тётка?
– парень стоял, опершись широкой спиной на пыльный кузов, вертел в руках вытащенную из кармана папироску, так и не решаясь закурить.
– Не помню, - только ответила беглянка.
– Имя у неё редкое, думала, добрые люди найти помогут...
Парень заржал. Заржал обидно, откинув назад голову, продемонстрировав крупные некрасивые зубы и выпирающую родинку на подбородке. В цвете заходящего солнца его выгоревшие волосы казались рыжими, такими же противными, как у Жирной Зои. Девочка брезгливо отодвинулась в строну.
– Имя редкое!
– сквозь смех прогудел он.
– Вот умора! Да тут Глафир только в ближайшем колхозе четверо. А ещё на станции одна работает, а ещё... Он утомился перечислять, вытер рукавом глаза и, посерьёзнев, уставился на Машу.
– Ты городская, видать.
– И что?
– с вызовом в голосе произнесла девочка.
– Помоги мне добраться до ближайшей древни, а дальше я сама. Разберусь как-нибудь.
– Сколько тебе лет, малявка?
– Четырнадцать, - вновь приврала Маша.
– С половиной, - набавила она полтора года.
Парень с сомнением окинул взглядом щуплую фигурку, но махнул рукой, решив не его это дело - чужие годы считать.
– Полезай в кабину. Отвезу тебя в колхоз, будешь из наших Глашек выбирать, какая больше приглянётся.
Машу дважды упрашивать не пришлось. Она направилась к кабине, потянула было за ручку, но замерла, поймав незнакомое отражение в зеркале. Отвернулась, снова приблизила лицо к не очень чистой поверхности стекла. Из-под посветлевшей челки на неё смотрела незнакомая девица. Куда делись конопушки на круглом лице, голубые глазёнки, неудачно зарубцевавшийся шрамик на подбородке, когда она в детстве упала с велосипеда?...
В обрамлении растрепавшихся волос бледнел незнакомый овал лица. Восточные чуть раскосые глаза с серебристой радужкой по окоёму зрачка были узки и темны. Тонкие упрямо поджатые губы оказались перепачканы свеклой.
– Вот нашел себе на беду бабу! Маленькая, а туда же, к зеркалу!
– пробасил водитель, приоткрывая дверь.
– Ты едешь, или где?
–
– Маша решила не забивать себе пока голову странными переменами и послушно запрыгнула на покрытое рваной телогрейкой сидение.
– Гони к деревне.
За окном плыл однообразный пейзаж. Солнце садилось позади грузовика, и впереди небо было уже тёмным, утомлённым от дневных забот.
Маша смотрела вперёд, жевала краюху хлебу, которую дал ей Артём, водитель, и думала, как хорошо, что с ней произошли такие перемены. Теперь её точно не найдут. Вот только настоящим именем она зря назвалась. Очень зря.
Машина подпрыгивала на ухабах. Глухо жужжал мотор. Артём, чтобы не клевать носом, принялся что-то напевать. Смысл в песне девочка разобрать не пыталась. Ни голоса, ни слуха у водителя не было, мелодия постоянно менялась, словно прыгала с колдобины на колдобину, как грузовик. Только три слова Артём выпевал достаточно громко "Красная армия" и "конница". Всё остальное сливалось в сплошное "бу-бу-бу". Машу это устраивало. Не лезет с разговорами, и на том спасибо.
На небе распахнули золотые глаза звёзды. На горизонте возникли очертания деревни. Домики один к одному посреди поля...
"Мне туда нельзя!
– вдруг отчетливо поняла Маша.
– Куда угодно, только не туда!"
Сказать парню? Не поймёт, а ещё хуже, с расспросами полезет. Как быть?
Заёрзав на сидении, девочка покосилась на Артёма. Он замолк, сосредоточенно глядя на дорогу. Ещё бы, выскочит навстречу какая собачонка или прочая глупая скотинка, объясняйся потом с хозяевами.
"Пожалуйста, давай мы поедем прямо! Пусть это будет не твоя деревня! Только не эта!" - в отчаянии подумала Маша.
Грузовик не притормозил. Наоборот, Артём нажал на газ, и на полной скорости проскочил опасное место. Маша облегченно вздохнула, в очередной раз дав себе зарок обдумать случившееся едва она окажется в безопасности.
Ехали они почти целую ночь, не останавливаясь, миновали ещё одно селение. И только подобравшись к то ли рощице, то ли к лесочку, возле которого прикорнули домики, девочка скомандовала остановку.
Выбравшись из душной кабины, поёживаясь от сентябрьского холода, она вдруг глянула в глаза Артёма, словно пьяного от общения с ней, и прошептала:
– Ты меня не помнишь. Ты возвращаешься домой и меня не помнишь. Слышишь?
Водитель кивнул. Маша в благодарность помахала ему рукой и пошла к заветной деревеньке. Главное, чтобы необычное настроение, захватившее её с момента побега из вагона товарняка, не рассеялось, не замылилось посторонними мыслями и чувствами. Ей нужно ещё устроиться. А думать рано.
Откуда-то пришла уверенность - через часа полтора мотор у грузовичка заглохнет. Это закончится топливо. И только тогда водитель Артём выйдет из странного полусонного состояния, удивлённо заозирается, недоумевая, с чего его сюда занесло, и побредёт к ближайшей деревне (не к этой) за подмогой. Растаявший день будет ему вспоминаться обрывисто. Он всё будет маяться: кого же он подвозил, и чем его гость угощал? Но так и не отыщет ответа.
Мотнув головой, сгоняя наваждение, Маша медленно направилась к деревне. Ещё рано даже для петухов. Есть время выбрать, у кого же просить помощи и приюта.