Тара
Шрифт:
В окно осторожно заглядывали солнечные лучи, от прыгающих неугомонных воробьев покачивались на ветках крупные алые яблоки. На столе на почти белой скатерти стоял кувшин с парным молоком, не давая Маше возможности в полной мере насладиться процессом мытья.
Но вот она чистая, сидит на выкрашенной в весёленький зелёный цвет лавке, пьёт молоко, доедает очередную булку, а хозяйка подтирает пол, связывает в узел старые Машины тряпки. Жизнь хороша, всё налаживается. Вот только расслабляться не стоит. Ещё нужно договориться с хозяйкой и освоиться в деревне...
–
– закончив с уборкой, Настасья села рядом, заправила под платок выбившуюся русую прядь и задала, наконец, главный вопрос.
Кутавшаяся в цветастый шерстяной платок до сих пор не согревшаяся девочка на миг задумалась, но решила не врать без надобности.
– Из детдома сбежала, - ответила она, хмуро поглядывая на свою благодетельницу.
– Били?
– неожиданно понимающе спросила Настасья.
Маша кивнула.
– Звать тебя как?
– Тара, - вдруг вырвалось у девочки, хотя до сего момента этого имени она не слышала. И всё же оно было знакомым, родным...
– Ты казашка или узбечка?
– попробовала выяснить доярка.
– Не знаю.
Может, оно так и лучше: непонятное имя, чужая внешность. Теперь точно не найдут.
С печи вниз сиганул белый мохнатый котяра, заставив девочку от неожиданности вскрикнуть и поджать ноги на лавку.
2.
... Уговорить председателя оказалось несложно. Он пришел в Настасьину избу - невысокий, широкий в плечах, но узкий в талии, лысеющий, хотя ещё молодой, с умным серьёзным лицом...
Переступив порог избы, он как-то сразу заполнил собой всё помещение. Кивнув притихшей Настасье, он направился к Маше, вернее, теперь к Таре. Та сидела за столом у окна, сцепив в замок пальцы рук и неотрывно глядя на председателя.
– Валентин Игнатьевич, - подала голос Настасья.
– Вы посмотрите, как её в детдоме уморили! А у нас откормится, работать будет, человеком станет на благо родине!
Председатель задумчиво потёр когда-то неправильно сросшийся, и поэтому кривоватый нос. Замершей на стуле Таре внезапно сделалось страшно. Вдруг он сейчас решит вернуть её в детдом?... Нельзя думать об этом. Смотреть в глаза, искренне, преданно, как смотрит на неё Куся. Только искренность сейчас, и ещё совсем чуть-чуть её волшебных сил помогут девочке удержаться здесь.
– Человеком она может стать в любом месте, а что я в районе скажу?
– неожиданно ворчливо произнёс Валентин Игнатьевич, и Тара поняла, что победила.
– Меня за беглянку по голове не погладят.
Он наклонился к Таре, приподнял её лицо за подбородок, посмотрел на свет. Девочка непроизвольно зажмурилась.
– Твоё счастье, что ты смесок, - пробормотал он.
– Беленькая. Хоть сказать можно будет, что наши бабы нагуляли.
– Валентин Игнатьевич, - снова взяла слово Настасья.
– Скажем нашим, что племянница моя двоюродная из города приехала. Кажется, у меня кто-то из родственников покойного Ильи в Средней Азии жил. Брат двоюродный Владлен. Так что даже врать не особо придётся.
– Согласен, -
За окном на кого-то залаяла Куся, долетела отдалённая ругань и возмущённое мычание коровы.
– Вот шалопаи!
– отвлёкся на шум Валентин Игнатьевич.
– Опять что-то не поделили!
Он вновь обернулся к Таре.
– Оставайся. Лишние рабочие руки нам пригодятся. Зима, говорят, ранняя будет. Готовиться к ней надо... Поживёшь пока здесь, у Тихоновой, потом решим. Изб пустых хватает.
Председатель поклонился Настасье, не встречаясь с ней взглядом, и вышел.
– А ты ему нравишься, - вырвалось у Тары.
– Глупости, - отмахнулась доярка. Ей-то снился агроном. Исключительно.
Девочка только улыбнулась, подперла голову кулаком и хитро посмотрела на свою благодетельницу.
– Что расселась, как чурка с глазьями?
– непонятно отчего смутилась Настасья.
– Раз остаться разрешили, значит, можно бездельничать? Вставай быстро, пошли, с колхозом буду знакомить. Не сегодня-завтра Валентин Игнатьевич тебе занятие найдёт. Уже всё знать должна!
Довольная Тара спрыгнула с высокой табуретки, готовая окунуться в новую жизнь.
– Знаешь, - на пороге остановилась доярка.
– Мой брат, Арсений, все военные годы в детдоме провёл. Нас в эвакуацию везли. А он из вагона выскочил на станции и к отправлению так и не вернулся. Мать чуть с ума не сошла. После уже все детдома объехала в той области. Но нашла, вернула. Они теперь в городе живут. А я тут... Такие дела.
Она вышла на крыльцо, и вокруг хозяйки тут же запрыгала Куся, весело полаивая.
Тара на миг задержалась в избе. Вот откуда это сочувствие! Брат! Значит, знает, что она перенесла, будет защищать...
Только с наступлением ночи, забравшись на печку и уткнувшись лицом... чужим, незнакомым лицом в подушку, и отпустив суматошные события испарившегося дня, девочка позволила себе беззвучно расплакаться. Кто она теперь? Кем стала?
Вдруг те перемены, что произошли с ней, следствие неизвестной болезни? Не может человек во взрослом возрасте так поменяться! Но холодная, колючая уверенность в глубине Тары, где-то в области солнечного сплетенья, знала - так надо. Так правильно. Эта уверенность в сложные моменты превращалась в силу, отдавая дрожью вниз по позвоночнику, добегая до пяток. Эта же сила заставляла людей менять своё поведение. И от этого Таре тоже было страшно.
... Девочка постепенно прижилась в деревне. Со всеми бабами ходила колотить лён, участвовала в ремонте сельского клуба, в который по весне въехал на тракторе пьяный Лёнька Кожакин. И трактор разбил, и стену своротил, и сам чуть не убился. Теперь ещё и под суд пошел...
Клуб лето простоял открытым всем ветрам, пока местная молодёжь, пропадая со скуки, не поставила ультиматум председателю - или у нас в Красной Победе будет достойный клуб, как в соседнем колхозе, или переберёмся в город. Председатель покряхтел, помялся, но материалы на ремонт выделил.