Тараканы

Опять теща

Скажите, кто любит тещу? Ага, тишина и смешки – мало кто любит, чаще обожают. Вот случилась у меня беда. А все, из-за кого? Правильно! Из-за обожаемой тещи!

Как сейчас помню: Крещение было. Пришли к нам гости: теща и тесть. Люди весьма взрослые – к восьмидесяти подвигались – рассудительные, внимательные – я был уверен, до их прихода. Как сейчас помню: курицу приволокли. Хорошую такую. Но могли и побольше взять: сэкономили. Жена моя салатиков на стол поставила, хлебушка нарезала. Чаем запили. Посидели еще малек. И тут тесть мой

надулся, чисто как индюк, пояс поправил, и, как лодочка, моторная, пошел в туалет. Туалет разделялся с кухней, в которой мы заседали, тонюсенькой стенкой, поэтому все его потуги и "бульки" были слышны за столом. "Булькнул" он три раза, тужился два раза. Смыл. Мог и оставить. В стране с водой напряженка. Все экономят. Ладно. Только он вышел из туалета, как туда побежала теща. Ну, это уж возмутительно. Ладно. Был слышен ручеек. Потом смыла. Ну, зачем? Мы ручейки по два дня храним. Экономим. Ах, зараза, еще и руки пошла мыть! Вон тесть не мыл. Так вернулся. Не мытым.

После своих интимных процедур они как-то занервничали, собираться стали и решили отбыть к себе.

– Зятек, спасибо тебе, и тебе доченька спасибо за угощение! Пойдем мы, – наконец-то засобиралась теща. Тесть скоренько спрыгнул со стула, прошел в коридор. Сначала помог своей жене одеть шубу конца двадцатого века, потом едва сам всунул ноги в полу сапоги выпуска фабрики "Луч", вздыхая, охая и ахая едва одел куртку "Аляску" неопределенного цвета, натянул на голову шапку-чулок.

– Прощайте, мама и папа! Приходите еще! – крикнул я им вслед на лестничной клетке. А сам подумал: "Если бы не курица, так нечего было вам и приходить. Только грязь развели своими ботами, да воды налили по кубу".

Лег на диван. Расслабился. Включил телевизор. Что делается! Гляньте! Ныряют дураки в прорубь! И впрямь: дураки. Если бы были не дураки, то в прорубь бы не ныряли. Уснул. Проснулся от крика жены:

– Валера! Валера! Что ты лежишь? Вставай! Беда! Скорей! У нас большая беда! За что нам такое? Ну за что?

Я встал и бегом к ней…в туалет.

– Что случилось?

– "Что случилось?" Он спрашивает. Беда случилась! Гляди! Гляди! Вода в унитазе не закрывается! Течет себе и течет!

– А кто последний ходил в туалет??? – грозно спросил я, нахмурив брови.

– Мама!

– Ага, маменька ваша! Вот ей мы сейчас и предъявим претензии.

Взял я трубку телефона и набрал номер тещи.

– Марь Ивановна? Да, я. У нас беда. Какая??? Вы еще спрашиваете! Вы ходили в туалет в 13 45? Ходили! Сам слышал. Писюняли. Откуда знаю? Я из КГБ. Вы маменька забыли. Что? Что! Написали вы, маменька, на пять кубов! Кто платить-то будет? Кто будет платить? Я вас

спрашиваю!

Эх, тещи! Вредители одни!

Обогрелись

Июльская жара была невыносимой. Несмотря на тень и легкий ветерок на перроне автобусного вокзала, ожидающие, казалось, едва держались на ногах. Поэтому, когда дежурный по вокзалу объявил малопонятной речью о посадке на рейс «Минск-Вилейка», все как-то разом, взглянув друг на друга, поняли, оживились, подхватили багаж и направились в сторону прибывающего автобуса.

– Откроем окошки в автобусе и будет хорошо ехать! – твердил своей спутнице высокий бородатый, крепко сложенный мужчина, в широких льняных брюках на подтяжках, льняной вышиванке, поднимая со скамейки сумку и удочки.

– Ой, жарко-то как… – переживала дама с малиновыми губами, фиолетовыми тенями над глазами, в узкой короткой джинсовой юбке «до розетки», в белой облипающей едва заметные обвисшие груди майке, с худыми на тонких высоких каблуках ногами. Ее ухажер, дядечка в черных очках, с глубокими залысинами на черепе, татуировками на руках, обнимая подругу, посасывал из бутылки «Аливарию» – ему было все равно.

Водитель, пухленький мужичок в тенниске и брюках со стрелками, улыбаясь во весь рот верхним рядом «железных» зубов, стоя в дверях, сказал:

– Готовим билеты. Проходим в салон. – Лицо у него было влажным, по шее, прячась за воротник, стекали ручейки пота: открытая форточка не спасала от жары.

Все окна и люки в салоне открыты. Чистые и мягкие сиденья, шторки на окнах, свежевымытые проход салона – автобус готов к рейсу. Когда все двадцать пассажиров разместились на своих местах, уложили багаж, а водитель отметил путевой лист, автобус, закрыв двери, отправился прямиком в Вилейку – всего каких-то три часа пути – побежал по минским улицам, через площадь Ванеева, улицу Филимонова, пересек проспект Независимости, рванул с Логойского тракта на Боровую и выскочил на Витебское шоссе. Широкое бетонное шоссе: две полосы в одну сторону и столько же в другую. За окном чередовались поля, лес, перемешивались деревенские дома послевоенной постройки с коттеджами современного времени. В автобусе стояла полная тишина. Пассажиры, с бордовыми от жары лицами, в прилипшей от пота одежде, обмахивались кто газетой, кто платком. Спутник дамы с фиолетовыми тенями над глазами, снял очки, тем самым обнаружив под правым глазом синий фингал. Его дама, присев в кресло автобуса, сразу же уснула. Слегка приоткрыв рот, она чуть слышно похрапывала, выпуская через край рта ниточку слюны. Бородатый мужичок сначала обмахивался газетой, потом достал из рюкзака бутылку «Боржоми», залпом выпил все содержимое. Когда оно достигло конечной «остановки», бородатый закричал:

– Водитель! Водитель! Почему мы так медленно едем? Все машины нас обгоняют! Вы что не видите, что все чуть живые сидят? Вас что, ездить не научили?

Конец ознакомительного фрагмента.