Тарантелла
Шрифт:
Повинуясь этому приказу, мы стискиваем твои зубы и они явственно скрипят. Нет, отчаяние и тут не причём, наглотались мы всякой дряни, вот они и скрипят. Надо просто почистить зубы, и это всё. Пустякам - пустяшные средства, разумные, не тяжёлая же сразу кавалерия! Обезьяна разума? Что ж, но разума, а не порождённых спящим разумом омерзительных чудовищ. Простая зубная щётка, простое действие, всё вместе - простейшее событие, вместо сложных и жутких порождений развязной фантазии слепорождённого, да и давно мёртвого греческого болтуна с его аллегориями. Вместо этих жестоких чад, убивающих своего родителя: cамо событие. А оно живо, наше событие, оно есть, уже нам дано, потерпи немного - и ты узнаешь его. Оно тут, и мы уже слышим его приближение.
Шаг за шагом приближается оно к нам, и мы всё ясней
Что за смешная штука эта память! Не помнит того, что было миг назад, а вместе с тем - тысячелетия хранит в своих недрах бормотанье слепого рапсода, или никому не нужные сведения о несуществующих созданиях. Простой, как зубная щётка, и, как зубная щётка - несомненно существующий рюкзачок не удерживается в ней, ущербной, а безумный лже-физиолог вживается в неё навсегда! Его смутные анонимные бредни остаются в ней, оказывается, навечно. Правда, найти этим бредням имя нетрудно, да оно и найдено уже другими: поэзия. Им легко придумать и другое имя, по случаю, но как их ни назови - а они опять-таки ущерб. Имя несущественно, вряд ли имена помогают прояснить память и всё вокруг скорее, чем оно проясняется само. Имена лишь дают всему фальшивое, обманчиво простое объяснение.
Подлинное же - оно также дастся само, говорят же тебе: терпение, всё сделается само собой. Но ты всё нетерпеливо ворочаешься в путах своих, вздымая облака пыли, как тупой носорог, или в облепившей тебя грязи, как бессмысленная нильская корова. Начто они все тебе, подбери себе более подходящее имаго, и будь ему подобна. Будь подобна тому, чем ты должна быть сейчас, чтобы соответствовать нынешнему событию: лисице, девочка. И ты дождёшься своего, возьмёшь своё. Послушай, лисица ложится на солнцепёке и задерживается её дыхание, тогда слетаются к ней птицы, думая, что она мертва, а она хватает и пожирает их. Даже университетский физиолог посоветует тебе то же. Будь подобна Горгоне, ты ведь женщина. А и у Горгоны обличье красивой женщины и блудницы. Волосы на её голове - змеи, а взгляд её - смерть. Играет она и всё время смеётся. А когда приходит брачная её пора, встаёт она и начинает звать. Начиная от льва и прочих зверей, от домашних животных и птиц до человека, и змей, зовёт она, говоря: идите ко мне! Как только услышат они её зов - так идут к ней, а не отскакивают от неё, как вон все от тебя. Тебе это подтвердит самый бестолковый лектор-физиолог, и правильно сделает, что подтвердит.
Потерпи, все обнаруживающиеся ущербы - ещё не настоящий ущерб, так, мелкая дробинка. У тебя просто расстроились нервы, вот и всякая мелочь грозит нарушить твоё устойчивое равновесие. Чуть что, царапинка - и ты уже готова впасть в отчаяние, а ведь настоящие раны ещё впереди. Мы с тобой просто устали от стояния в неподвижных позах, подобно статуе, которую чужие руки таскают с места на место, приноравливая к разным декорациям. Они то выволакивают нас на середину сцены - на открытую площадь, на всеобщее обозрение, то тащат назад в учебный класс, к зеркалу и палке-подпорке, чтобы стражу конторки было удобно длить наши муки. Но вот мы с тобой одни, и я говорю тебе: наша усталость - это простая вялость. Не сила же это, не мощь, которая ломит всё, а ты не солома. Ты - материал покрепче, мне ли этого не знать! Мне нелегко ущерблять тебя, мне трудно даются твои искажения, хотя, казалось бы, чего проще: проделать вмятины в облаке, отверстия в дыхании. Пробить дыру в душе.
Ставь ударение в последнем слове на последний слог. С бездушным
Кто бы ни трогал эту пыль, стираю её я, своими руками. Вот, осматривая комнату, и ты ощупываешь все попадающиеся под руку предметы. Это что - твоя рука? Тогда почему же она не ожидает твоих приказов, и ты не замечаешь того, что делаешь? Потому, что видеть меня нельзя, как нельзя видеть солнце, вот ты и нащупываешь меня, блуждая по комнате вслепую, туда-сюда. Эти твои блуждания - всё та же размахнувшаяся за твои пределы внутренняя дрожь между тем и этим, тварь ты лихорадочно дрожащая между разумом и животным! Между петухом и Платоном, субъектом и объектом, я и самостью, мной и собой! Все они - одно: лихорадочный поиск меня, перемежающаяся лихорадка сыска, трясущая жалкие земные создания. Все они - слепые искания того не знаю чего, не зная, что оно всегда поблизости, тут, и посредством этих исканий обладает всеми созданиями. И что оно посредством всех своих созданий ищет самого себя, чтобы обладать собой. Что ж, ищи и ты, не зная, что уже обладаешь мною: я тебя давно сыскал сам. Твоей рукой я ищу себя, это моя рука, так что, щупая трогательную рухлядь чужой бабушки и свои родные вещицы, касайся-ка их понежнее. Трогая их - ты ласкаешь меня.
Я тут и тронут твоими ласками, и вроде все твои вещички на месте, но не торопись с выводами: ущерб как приём - ещё не отработал своё. Возможно, я и сам не без ущерба, так почему же не приобрести его и твоему злополучному рюкзачку? Вспомни, ущербы даны тебе с самого начала, глянь хотя бы на знакомый тебе, зияющий провал в световой лесенке. Сейчас лесенка ничуть не ярче, чем ночью, будто и не день за окном, и провал в ней - всё то же предупреждение о ловушке, которой не стоит пренебрегать. Вроде всё так же, да не совсем так. Может, самой лесенки и не коснулись искажения, но ведь они уже коснулись тебя. В конце концов, цель всех искажений - не то, что окружает тебя, а сама ты. Что бы они ни искажали, они даны тебе. И кто бы ни посмел поставить на тебя капкан тут, в твоей собственной норе, его поставил я. Ибо кроме меня - тут никого.
Ты-то сама уже полна ущербов, тебе почти нечего уже терять, и потому действуй дальше: храбро ступай в угрожающий пролом, наступи на выломанную в световой лесенке ступеньку. Не бойся, я поддержу тебя под локоток, старушка, если что. И я же подтолкну тебя в пропасть - если что другое. Пройди-ка к корыту, вытащи из-под него рюкзачок. Поройся в нём... Нет, этому событию уже давно подобрано соответствующее имя: пошмонай. Но прежде - сразу трижды, не проверяя, сработает ли бра с первого раза, потяни-ка за верёвочку, дочка.
Хватит болтать, давай, действуй. Свидетелей нет, есть сообщник. Мы делаем общее дело, я для этого и встал позади тебя, жизнь моя, пристроился к тебе сзади, сжимая ладонями твой круп. Ты вся содрогаешься, и в чреве твоём опускается, и приваливается к лонной кости знакомая тяжесть. Но ты опять ошибаешься, если ожидаешь насилия снаружи. Надо слушать разумные подсказки: всё, что ты интерпретируешь как желание самцов изнасиловать тебя - твоё собственное желание. Тебе советовали верно, ещё бы: все советы рождаются на небесах, так и этот. Ты, имаго, уже достаточно взрослая, и дальше стремительно стареющая личинка моли, и я, червь, заполняющий твоё чрево, мы - одно и то же, и это наше совместное содрогание. Мы не нуждаемся ни в ком: ты - в мужчине, я - в женщине. Мы заключаем и то, и другое, в одном нашем теле, в себе.