Тарантул
Шрифт:
Он дернулся, недоуменно покрутил головой, медленно освободил свой локоток от руки невесты... И, задумчивый такой, удалился... Я легкой трусцой бежал за ним. В спину ударила волна - штормовое предупреждение: гости-гости-гости...
Упав в джип, мой друг неистово захохотал, орал, чтобы я гнал, гнал, гнал... К черту!.. К Богу!.. И ещё дальше!.. С радостным облегчением я исполнял его просьбу.
Малость прийдя в себя, экс-жених велел катить к ресторану "Экспресс". Там нас встречали многочисленные гости со стороны невесты. Серов, похохатывая, выволок мимо них ящик шампанского. Какой-то седенький, ясноглазый
Как не начались военные действия в городке, не знаю. На месте папы-генерала я бы разнес в пух и прах фабрику имени Розы Люксембург. За оскорбленную честь своей дочери, единственной, любимой и неповторимой. Неповторимой для всего офицерского личного состава подмосковных военных гарнизонов.
А мы отправились к Антонио. И упились шампанским. Я никогда не подозревал, что им можно так неизящно упиться.
Совсем не просто быть человеком.
Москва встречала напряженным гулом, индиговым смогом над автомобильными заторами, суетным столпотворением у вокзалов, бесконечными торговыми рядами и ларьками, трамвайным трезвоном, ободранными за зиму зданиями, площадями, замытаренными мусором, тлением, ложью, воровством власти, нищетой народа, национальным позором, общим безумием, углублением экономических реформ, диалектическим законом единства и борьбы противоположностей...
Мой друг, тщательно выбритый до порезов, жующий кофейные зерна, счастливый, дурачился, кричал, пел, у светофоров приглашал пугливых девушек любить его, декламируя им стихи.
Наконец мы подкатили к невзрачному и обшарпанному зданию. Я не хотел идти туда, мне было хорошо в колымаге, она защищала меня от суеты долгого первого дня, да Серов настоял - хотел, чтобы я, видимо, увидел миг его удачи. Миг удачи - и долгая человеческая жизнь.
По узким, пропахшим бумагой и казеиновым клеем коридорам сновали служащие. Их шагов не было слышно - на полу лежали толстые ковровые дорожки. Не от нашей ли "Розы Люкс"?
Спотыкаясь об их чрезмерную ворсистость, я поплелся за другом. Тот нарочито высоко поднимал ноги, и от этого его движения походили на механические, как у бойца при полной ратной выкладке.
У одной из бесконечных стандартных дверей мы приостановились. Поэт поправил галстук и шагнул в кабинет.
Маленькая каморка была заставлена столами, стульями и полками, те в свою очередь были завалены продукцией издательства и прочей макулатурой. В этом бумажном хламе жил плюгавенький человечек. Он раздрызгано вскочил с места и долго жал руку областному пииту, выходцу из народных недр, так блеял человечек, есть, есть ещё самородки у нас, выражающие свои глубинные, неординарные движения души, убедительно отражающие общенациональные стремления к гуманистическому примирению...
Это был словесный понос. Я заскучал. Серов мычал нечто неопределенное, он потерял чувство юмора, ему все это нравилось. Он мелко переступал с ноги на ногу и потряхивал головой. Во всей этой сцене было нечто эстрадное.
Я присел на подоконник. На двери висела знакомая мне реклама: стюардесса призывала летать самолетами Аэрофлота.
Я вспомнил утро, себя в нем, угарного Саню в этом утре... Мне помешали вспоминать - мешал голос, с визгливым фальцетом
– Ну, голубчик, поймите, я не спорю, строчка прекрасна, она удивительна по своей э-э-э... семантике, но в ней нет смысла...
– Как это нет смысла?
– удивлялся Сашка.
– "Капканы аплодисментов, как холостые выстрелы".
– Вот! Прекрасная строчка, однако... Капканы - это э-э-э... капкан орудие для ловли этих самых мышей, да?
– И крыс, - сказал я.
– Что?
– поэт нервно листал страницы будущей книги.
– Вот именно, молодой человек, именно, - обрадовался редактор.
– И крыс!.. А тут аплодисменты!.. И ещё выстрелы?
– Холостые, - зло уточнил их творец.
– Господи!
– всплеснул ручками человечек.
– Кто из нас знает, какие выстрелы холостые, а какие нет?
– Что?
– спросил мой друг.
– А почему это стихотворение не пойдет?
Тут я заметил, что костюм моего товарища совсем не новый и не модный, и Серов из него давно вырос.
– Это?
– редактор натянул очки.
– Право, не знаю. Это решение заведующего. Но все это не принципиально, голубчик. Не принципиально! Вы потом поймете... Книга же есть! Есть!
– Што?!
– прошипел мой друг и резким движением сорвал галстук-удавку.
– Черта лысого - книга!
– Вы не правы, не правы!
– подпрыгнул человечек. Обут был в мягкие войлочные тапочки.
– Вы должны понимать: существует определенный спрос... э-э-э... общественное мнение... в конце концов, рынок...
– Р-р-рынок!
– взревел на все издательство поэт.
– Мы вам добра желаем, голубчик, - со страхом отшатнулся редактор. Идем вам навстречу: Договорчик!..
– Договорчик!
– выходец из народных недр потрошил рукопись.
– В гробу я вас всех видел. Вместе с договорчиком, крысы канцелярские!
– Ну знаете?
– человечек сдернул очки.
– Ваше поведение... э-э-э... неэтично... О чем буду вынужден доложить.
– У-у-у, стукач!
– рявкнул стихотворец и шагнул в сторону своего оппонента.
Запахло скандалом. Все было так мило... Впрочем, версификатор и его редактор находились в слишком разных весовых категориях. Правда, смотрели они друг на друга с такой лютой ненавистью... С такой ненавистью можно глядеть только на врага, которого немедленно надо уничтожить. Иначе - он уничтожит тебя.
Несколько опешив, я взял Саныча за руку, чтобы тот случайно не прибил противника. Папкой со своими слишком своеобычными стихами.
– Суки позорные!
– кричал мой друг, - купить хотите! А я не продаюсь. Ха! Я вам пришлю Анджелу, вот она, мастерица, отмастерит вам своей пилой и всей душой, ха-ха!
– Какая Анджела с пилой?
– окончательно потерялся человечек.
– Это черт знает что?.. Я требую уважения...
– Мы водку не жрали, чтобы уважать!
– Я с вами отказываюсь работать.
– А я с вами!
– И прекрасно, - редактор уткнулся в очередную рукопись.
– Отлично!
– хрястнув дверью, поэт с проклятиями куда-то умчался, как ветер.
– До свидания, - сказал я.
– Я знаю, какие выстрелы холостые, а какие нет.
– Что?
– нервно вздернулся редактор.
– Вы ко мне, молодой человек?... Тоже стихи сочиняете?