Тарас Шевченко - крестный отец украинского национализма
Шрифт:
Набрались ли? А если набрались, то неужели той мудрости, начало которой есть страх Божий? Без покаяния это невозможно. А покаяние оказалось невозможным для Шевченко. Он прожил под девизом:
Караюсь, мучуся… але не каюсь!…Слово "раскаяние" происходит от имени первого братоубийцы.
Раскаиваться - значит осуждать в себе грех Каина и другие грехи. Того же, кто от греха Каина не отрекается (а даже - напротив) называют окаянным, как например, Святополка Окаянного, убившего своих братьев Бориса и Глеба, первых русских святых.
Абсолютно справедливы поэтому слова Кобзаря:
Тілько я, мов окаянний,І день і ніч плачу…Ведь он всю жизнь, как окаянный,
Сознание же своей собственной греховности не посещало его:
Які ж мене, мій Боже милий,Діла осудять на землі? (1847)Тяжко, брате мій добрий, каратися і самому не знати за що.За грішнії, мабуть, ділаКараюсь я в оцій пустиніСердитим Богом. Не меніПро теє знать, за що караюсь,Та й знать не хочеться мені.Для правдоподобия, впрочем, признается один малюсенький давний грех:
Давно те діялось. Ще в школі,Таки в учителя-дяка,Гарненько вкраду п'ятака -Бо я було трохи не голе,Таке убоге-та й куплюПаперу аркуш. І зроблюМаленьку книжечку. ХрестамиІ візерунками з квіткамиКругом листочки обведуТа й списую Сковороду. (1850)За такой грех впору награждать. А рассказано про него затем, чтобы контрастнее представить всю несправедливость Господа:
… І не знаю,За що мене Господь карає?…А все за того п'ятака,Що вкрав маленький у дяка,Отак Господь мене карає.И далее читатель от имени оскорбленной невинности предупреждается:
Слухай, брате, та научайСвоїх малих діток.Научай їх, щоб не вчилисьЗмалку віршовати.Коли ж яке поквапиться,То нищечком, брате,Нехай собі у куточкуІ віршує й плачеТихесенько, щоб бог не чув,Щоб і ти не бачив,Щоб не довелося, брате,І йому каратись,Як я тепер у неволіКараюся, брате.Впрочем, и в этой малости, писании стихов (не говоря уже о других грехах), виноваты враги, т. е. люди (они же - змеи):
Чи то недоля та неволя,Чи то літа ті летячиРозбили душу? Чи ніколиЙ не жив я з нею, живучиЗ людьми в паскуді, опаскудивІ душу чистую?… А люде!Звичайне, люде, сміючись.Зовуть її і молодою,І непорочною, святою,І ще якоюсь… Вороги!!І люті! люті!Ви ж украли,В багно погане заховалиАлмаз мій чистий, дорогий,Мою колись святую душу!Та й смієтесь. Нехристияни!Чи не меж вами ж я, погані,Так опоганивсь, що й не знать,Чи й був я чистим коли-небудь.Бо ви мене з святого небаВзяли меж себе-і писатьПогані вірші научили.Ви тяжкий камень положилиПосеред шляху… і розбилиО його… Бога боячись!Моє малеє, та убоге,Та серце праведне колись!Тепер іду я без дороги,Без1850. Не знаю, чи каравсь ще хто на сім світі так, як я тепер караюсь? І не знаю за що.
1856. До тяжкого горя привів мене Господь на старість, а за чиї гріхи? Єй же Богу, не знаю.
Христианство призывает к покаянию и обещает прощение. Следовательно, ему нечего сказать людям, которые считают, что им не в чем каяться, и не чувствующих никакой нужды в прощении.
Нигде и никогда Шевченко не написал ничего, хотя бы отдаленно напоминающего по силе покаяния пушкинские строки:
И с отвращением читая жизнь мою,Я трепещу и проклинаю,И горько жалуюсь, и горько слезы лью,Но строк печальных не смываю.Петр Могила сказал: "Щаслива та душа, яка сама себе судить".
Несчастный Шевченко…
Кобзарь с таким трепетом относился к Священному Писанию, что открывал его только в случае крайней нужды:
"С того времени, как приехал я в Миргород, ни разу ещё не выходил из комнаты, и ко всему этому ещё нечего читать. Если бы не Библия, то можно было с ума сойти". Не удивительно при таком интенсивном изучении Писания, что он даже выдвинул оригинальную версию происхождения Апокалипсиса: "Ввечеру отправился я к В.И.Далю… Мы с Владимиром Ивановичем между разговором коснулись как-то нечаянно псалмов Давида и вообще Библии. Заметив, что я неравнодушен к библейской поэзии, Владимир Иванович спросил у меня, читал ли я "Апокалипсис". Я сказал, что читал, но, увы, ничего не понял; он принялся объяснять смысл и поэзию этой боговдохновенной галиматьи и в заключение предложил мне прочитать собственный перевод откровения с толкованием и по прочтении просил сказать своё мнение. Последнее мне больно не по душе. Без этого условия можно бы, и не прочитав, поблагодарить его за одолжении, а теперь необходимо читать. Посмотрим, что это за зверь в переводе?"
Через два дня в дневнике появилась запись с эпиграфом:
"Читал и сердцем сокрушилсяЗачем читать учился.Читая подлинник, т.е. славянский перевод "Апокалипсиса", приходит в голову, что апостол писал это откровение для своих неофитов известными им иносказаниями, с целью скрыть настоящий смысл проповеди от своих приставов. А может быть, и с целью более материальною, чтобы они (пристава) подумали, что старик рехнулся, порет дичь, и скорее освободили бы его из заточения. Последнее предположение мне кажется правдоподобнее.
С какою же целью такой умный человек, как Владимир Иванович, переводил и толковал эту аллегорическую чепуху? Не понимаю. И с каким намерением он предложил мне прочитать свое бедное творение? Не думает ли он открыть в Нижнем кафедру теологии и сделать меня своим неофитом? Едва ли. Какое же мнение я ему скажу на его безобразное творение? Приходиться врать, и из-за чего? Так, просто из вежливости. Какая ложная вежливость.
Не знаю настоящей причины, а, вероятно, она есть, Владимир Иванович не пользуется здесь доброй славою, почему - все-таки не знаю. Про него даже какой-то здешний остряк и эпиграмму смастерил. Вот она:
У нас было три артиста,Двух не стало - это жаль.Но пока здесь будет Даль,Все как будто бы не чисто".В.И. Даль, видимо, забыл слова Спасителя: "Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас" (Мф. 7:6).
Еще через пару месяцев Владимир Иванович снова провинился перед кобзарем: забыл передать ему книгу от Аксакова "с самою лестною надписью сочинителя". В дневнике появляется следующая запись: "Он извиняется рассеянностью и делами. Чем хочешь извиняйся, а все-таки ты сухой немец и большой руки дрянь".