Тарикат
Шрифт:
— Мерв пал, — тихо произнес я, но в абсолютной тишине мой голос прогремел набатом.
***
Наутро Гургандж гомонил как разворошенный улей. Под покровом ночи султан Хумар-Тегин со своим окружением вышел за ворота и умчался в стан монголов, как пугливый шакал. И это после резни у Кабиланских ворот, когда пять отборных сотен гуридов своей кровью остановили степняков, прорвавшихся за внешнюю стену. Народ плевал предателю вслед, величал не иначе как подлой свиньей и собачьей подстилкой.
Партия мира среди власть имущих набирала силу, особенно после письма хорезмшаха Мухаммада,
Наджмаддин Аль-Кубра бодро шагал по улицам города. Я и еще несколько ближайших учеников, на которых указал шейх, сопровождали его. Теперь муршид каждое утро покидал обитель и следовал в медресе или библиотеку, дабы поделиться светом мудрости и наполнить сердца людей любовью и стойкостью в это непростое время. По пути он часто останавливался, благословлял просящих, утешал страждущих, давал советы нуждающимся.
Я старался находиться поближе к муршиду, ловить каждое его слово, каждый взгляд и жест. Лишь невежда думает, что обучение у суфиев сводится к выполнению заданий учителя. Шейх — твой проводник на пути. Он указывает тебе направление, но идти ты должен сам. И быть при этом предельно внимательным и чутким. Порой одно слово, брошенное муршидом другому человеку, способно разом вознести тебя на следующую ступень. Барака святого не поддается законам разума, ее нужно чувствовать сердцем.
После вдохновляющей проповеди на площади, вселившей в сердца горожан веру и стремление к победе, из толпы выступил тщедушного вида человек и, посмеиваясь, дерзнул обратиться к шейху:
— Скажи, о великий мудрец, может ли Аллах сотворить камень, который сам не в силах будет оторвать от земли?
Аль-Кубра взглядом удержал толпу от немедленной расправы над богохульником и спокойно парировал:
— Всевышний уже создал такой камень. Имя ему — человек.
Спесь тут же сошла с лица наглеца, он пристыженно склонил голову и хотел было затеряться в толпе. Но стража не дремала.
— Какое наказание ты пожелаешь этому нечестивцу, хазрат[5]? — поинтересовался у Аль-Кубры один из стражников. — Он прилюдно оскорбил твои седины, тебе и решать.
— Не меня он оскорбил, но явил легковесность собственных суждений, — с улыбкой ответил муршид. — Три удара палками за каждое слово навеянного шайтаном вопроса помогут ему осознать свое невежество и впредь не поддаваться на провокации лукавого змия.
Вечером после трапезы мы сидели во дворе ханаки, вдыхали прохладный воздух ранней весны и вели тихие беседы. Учитель, вопреки обыкновению, развлекал нас историями из жизни странствующих дервишей. Особым вниманием среди учеников пользовались анекдоты о Ходже Насреддине с их скрытым, глубинным смыслом.
— Насреддин не обращал внимания на чистоту своей одежды, — хитро сверкнув глазами, начал очередную притчу Аль-Кубра. — Однажды прохожий, увидев, что у того рубашка заскорузла от
— Послушай, ты бы выстирал свою рубашку!
— Но ведь она снова загрязнится, не так ли? — заметил Насреддин.
— А ты снова выстирай!
— Опять запачкается!
— Еще раз выстираешь.
— Помилуй, Аллах! Разве мы пришли на этот свет рубашки стирать?..
Мы невольно рассмеялись, а я толкнул в бок юного Масиха, кивком указав на коричневое пятно от соуса, красовавшееся на его рубахе. Тот отмахнулся и неожиданно для всех обратился к муршиду:
— Учитель, а мы победим монголов?
Враз умолкли смешки, стихли разговоры и множество пар глаз, затаив дыхание, остановилось на Аль-Кубре. Муршид сделал вид, что ничего не заметил, поманил к себе Масиха и, когда тот почтительно опустился рядом, приобнял за плечи.
— Победа — она не где-то снаружи, она вот здесь, — Аль-Кубра ткнул пальцем в грудь мальца, — в твоем сердце. Если в нем живет Аллах — ты уже победитель.
— А как же монголы? — Масих скорчил недоуменную рожу.
— Если тебя волнуют монголы — в твоем сердце нет Аллаха, — укоризненно произнес муршид. — На твоем месте я бы озаботился этим.
— Пойду делать зикр, — надул губы мальчонка, явно недовольный заключением учителя.
— И чтобы ни одной посторонней мысли! — сурово добавил Аль-Кубра и легонько подтолкнул Масиха в сторону покоев.
В эту самую минуту под руководством китайских инженеров манджаники монголов дали первый залп по Гурганджу вымоченными в воде тутовыми снарядами.
***
Иные города славились неприступными стенами, Гургандж же был силен своими кварталами. А точнее людьми, населявшими эти кварталы. Вчерашние ремесленники, ученые, торговцы сегодня брались за мечи и пращи, и встречали врага с таким неистовством, что дрогнули закаленные в многочисленных боях монгольские нукеры.
Проломив стену на юго-востоке, монголы бросили хашар заполнять ров. Их встречали стрелы, камни, кипяток и смола. Пленные гибли сотнями, но ров постепенно заполнялся, в том числе их собственными телами. Монголы хлынули в бреши, как муравьи, и сходу захватили несколько башен, примыкающих к стене. На кураже, желая развить успех, лихие головы сунулись в кварталы...
Сотня отчаянных рубак, гоня впереди себя хашар, приближалась к бедняцким кварталам. Куда ни кинь взор, и без того тесные улочки перегородили телегами, бочками, камнями и строительным мусором. Глава сотни Ногай — монгол с грубым, покрытым шрамами лицом дал команду — и воины остановились. Лезть на баррикады было опасно, наверняка защитники затаились и только ждут подходящего шанса обрушиться на его воинов.
Ногай бросил несколько отрывистых приказов, и нукеры защелкали плетьми, погнав невольников вперед — очищать дорогу. Лучники собрались, готовые в любой момент поразить врага, но никто так и не показался, чтобы помешать. Хашар споро расчистили путь и удивленный, но жаждущий наживы сотник дал команду двигаться дальше. По обеим сторонам улицы уродливыми коробками застыли хибары бедноты. Тут особо не разгуляешься — что взять с нищих — и сотник правил вглубь, к следующему кварталу, где виднелись дома побогаче.