Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы
Шрифт:
– Вечно вы, Люся, с какими-то глупостями.
– Давайте попробуем, руки-то мои.
Я про себя уже знала, как надо подкладывать, но сделала неточно; он никогда сразу не мог принять чужое, ему надо было дойти до него самому.
– Видите, не ложится.
– Ну, давайте вот так попробуем.
Шажок за шажком, он втянулся и сам стал пробовать.
Сам Тарковский вспоминает об этом так:
«Зеркало» монтировалось с огромным трудом: существовало около двадцати с лишним вариантов. Картина не держалась. Не желала вставать на ноги, рассыпалась на глазах. И вдруг, в один прекрасный день, когда мы нашли возможность сделать
Владимир Юсов тоже подтверждает, что Тарковский не отказывался от коллективного момента в работе:
У других, даже менее значительных режиссеров бывает и так: оператор делает свое предложение, ну, два, а на третье уже ценз. А у Андрея оператор или художник могли предложить свое, и на первом месте были не самолюбие, не реноме, а его способность увидеть в предложении полезное для фильма. Так было с Мишей Ромадиным – художником по картине – и со мной. У нас было такое как бы взаимосоглашение: не оговорив между собой, никогда не отменять то, что назначено другим, даже если ты не в курсе: «А, это Миша сказал? Ну хорошо». И я считаю, что в творческом коллективе это так и должно быть – единство.
Впрочем, есть мемуаристы, утверждающие обратное. Так, Андрей Кончаловский, соавтор сценариев «Иванова детства» и «Андрея Рублева», вспоминает, как Тарковский показал ему кусок намонтированной хроники: обгорелые трупы семьи Геббельса, еще какие-то трупы – шокирующие кадры, которые он собирался вставить в фильм.
Далее Кончаловский пишет:
Меня передернуло.
– Это в картине не нужно, – сказал я.
– Ты ничего не понял, – сказал он. – Это как раз и нужно.
– Нет, я против, – сказал я.
– А ты тут при чем? – Андрей заиграл желваками.
– Ну как же? Все-таки я соавтор сценария.
– В титрах тебя нет.
Я не ожидал, что разговор примет такой оборот.
– Сволочь ты! Засранец! Я с тобой разговаривать не буду!
– Ну и не надо, – сказал он.
Я побежал вниз по лестнице. Он догнал меня.
– Не приходи больше сюда.
И еще один подобный эпизод приводит Кончаловский в книге «Низкие истины».
Я уехал снимать «Асю», с головой погрузился в свои проблемы. Прошло около года. «Рублев» был закончен, его положили на полку. «Ася» тоже была закончена, и ее тоже положили на полку. Я посмотрел «Рублева», у меня возник ряд соображений. Попытался убедить Андрея сократить картину.
– Коммунисты тоже считают, что надо сокращать.
– Ты сделай вид, что выполняешь их поправки. А сам сокращай только там, где ты хочешь. Сохрани то, что тебе нужно, но картина-то длинна. Длинна, понимаешь?
– Это ты ничего не понимаешь.
А ведь сценарий «Рублева» два Андрея писали вместе, писали мучительно долго, целый год – и за это время проговорили и прочувствовали материал будущего фильма до такой степени, что…
были истощены, измучены, доходили до полного бреда. Знаете, что такое счастье? Это когда мы, окончив сценарий под названием «Андрей Рублев», сидим в комнате и лупим друг друга изо всех сил по голове увесистой пачкой листов – он меня, я его – и хохочем до коликов. Чем не сумасшедший дом!
Помню последний день работы над сценарием.
– Закусывать надо. И пить меньше.
Врач уехал, приехал Тарковский, тоже весь синий. Мы полезли париться!..
Идефикс Андрея была пунктуальность, обязательность. Именно по этой причине он отказался работать с Владимиром Высоцким. В Италии, во время работы над «Ностальгией» Андрей очень боялся «расхлябанности» итальянцев. Их жизнь, особенно в Риме, внушала ему опасения своей хаотичностью.
То, что нравилось в обычной жизни, на съемочной площадке вызывало беспокойство и раздражение. Приступая к работе над фильмом, он предупредил группу:
– Знайте, что я не терплю опозданий! В установленное время все должны быть на «сете», больше десяти минут я не жду – ухожу.
Правда, Норман Моццато, ассистировавший Андрею Тарковскому на «Ностальгии», вспоминает, что однажды опоздал сам мэтр:
Мы с Джузеппе Ланче подождали его полчаса, затем поехали в мою студию на Монте Бранцо и застали его там спящего глубоким сном.
Максимальной реализации идей и образного языка «Ностальгии» мешала западная система «соковыжимания». Хотя режиссер и в России часто вынужден был стеснять себя в постановочных эффектах. Мы уже говорили, что «Иваново детство» Тарковский поставил после того, как из-за неудачной работы предыдущего режиссера пропала часть денег, отпущенных на фильм. В «Андрее Рублеве» недостаток средств не позволил снять грандиозную Куликовскую битву. Двухсерийный «Сталкер» пришлось снимать на деньги, предназначенные для одной серии. И все же на Западе вопрос о финансовом обеспечении съемок стоял намного острее.
Андрей довольно быстро поссорился с администратором съемочной группы «Ностальгии» Франко Казати, поскольку тот боялся истратить хоть одну лишнюю лиру. Казати проявлял чудеса изобретательности, чтобы ограничить расходы и найти наиболее дешевые варианты съемки. Из-за этой экономии не удалось, например, снять медленно заходящее и вновь восходящее солнце; пришлось ограничиться проходом облака перед солнцем. Трудно было создавать и удерживать долгое время искусственный туман. Не получился и финальный эффект падения снега. Снег должен был все покрыть, заморозить, остановить. Это состояние соответствовало тогдашнему ощущению Андрея – человека, застывшего в плену между двумя мирами. Но снег не падал сверху, как хотелось Андрею, а летел сбоку…
Впрочем, если не удавалось реализовать одну идею, Андрей, как правило, быстро придумывал альтернативный вариант. Так, первоначально сцена самосожжения Доменико должна была происходить на площади, полной народа. Но, когда не удалось финансово обеспечить массовку, Тарковский нашел блестящее решение с людьми, стоящими на лестнице, и создал поразительный пространственный эффект, усиливающий эмоциональное восприятие сцены.
Говорит Эдуард Артемьев, композитор:
Особенно мне нравились его импровизации во время работы. Они рождались неожиданно, потому что у Андрея были довольно жесткие принципы, которым он следовал, но вместе с тем он мог увлечься, начать совершенно спонтанно импровизировать.