Тарлан (сборник)
Шрифт:
– Что было, то было, Батыр-ака, стерлось из памяти. Оставьте вы эти жалобы.
– Э-э, сперва думай, а уже потом говори. Кто здесь жалобщик? Мы? Мы же писатели! Запомни, писатели! Мы думаем только о народе, добиваемся справедливости. А те, которые пишут газели, романы… что еще писатели пишут, товарищ Хамидов?
Преподаватель литературы, стоявший рядом с ним, добавил:
– Поэмы, баллады…
– Да, да! Те, которые пишут поэмы, баллады, они не писатели, а мы – писатели! Именно мы! В произведениях тех писателей нет факта и конкретики! Вот, к примеру, наш Тагай, сын бедного
– Виноват, ака, виноват.
– То-то. Теперь рассказывай. С самого начала.
– Значит, так. Как-то раз ночью явился ко мне один плешивый – в пять раз плешивее меня. С ним двое в фуражках…
– Слушай, разве люди для тебя – это игрушки? Называй человека не «плешивый», а «товарищ такой-то». «В фуражках» – это кто? Милиционеры? Фуражка сама по себе – тряпка, картонка! Фуражку к ответственности привлечь нельзя. Так и говори: «Лейтенант такой-то», «Сержант такой-то».
– Ладно. Когда луна повисла над макушкой тополя нашего соседа Кулмата-палвана…
– Уф! Ты, случаем, не поэт какой-нибудь? Нет? Тогда почему говоришь о луне, звездах? Спустись вниз. Говори с высоты земли. Оставь лирику в покое. Наше дело имеет конкретное значение, оно народной важности. В судах принимал участие? Нет? Тогда, по крайней мере, слышал мою речь на отчетном собрании колхоза? Излагай так же, как выступал я!
Я знал наизусть речь Батыра-мираба на общем собрании колхоза. Точно так же, как мираб, сложил руки на животе. Голову приподнял. Не моргнув глазом, пересказал слово в слово. Мираб остался доволен. Положил передо мной бумагу и ручку:
– Теперь напиши так, как было сказано. Почему? Пять классов? Образование твое на целый класс выше моего, а писать не умеешь? Ну ладно. Пишите вы, товарищ Хамидов, а этот уважаемый человек подпишет.
Жалобщики побывали в Денау, Термезе и Ташкенте. Бегали из одного учреждения в другое. Они оказались совсем не плохими людьми. А ведь коней у них никто не отбирал. И никто не просил их бегать и ездить, даже копейки никто не обещал. А они вот бегают и бегают по учреждениям, и все за свой счет.
В одну из поездок взяли с собой и меня:
– Все, что с тобой приключилось, сам расскажешь.
Спросил, куда едем, – не ответили. Батыр-мираб приложил указательный палец к губам:
– Тсс…
На автобусе доехали до Душанбе. По дороге меня дважды вырвало. Из Душанбе полетели в Москву.
Первый раз в жизни
– Эй, поглядите, сколько хлопка.
Тот взглянул и рассмеялся. Взял мой треух и плюхнул его на мою гладкую голову. Я втянул голову в плечи. А он шлепнул по треуху и натянул мне его по самые уши. Как я потом узнал, это был не хлопок, а белоснежные облака.
Мы приземлились в Москве, и я поехал вместе с жалобщиками. Сколько же здесь машин! И ни одного коня!
Автобус ехал, ехал и наконец доехал до места. Мы стояли на обочине, я голосовал проходящим машинам. Столько машин, и ни одна не остановилась! Я устал голосовать. От долгого стояния отекли ноги. В животе заурчало. Терпение лопнуло.
И тогда, гудя, подъехала длинная машина. При приближении к нам замедлила ход. Я догадался, что, если подниму руку, наверняка остановится.
– Эй, учитель Хамидов, это что за машина? – спросил я.
– Трамвай, – сказал учитель.
– Будем стоять как столб? Вот этот трамвай и остановим! Расходы с меня! – сказал я.
Учитель Хамидов засмеялся:
– На трамвае дороговато выйдет.
– Ну и пусть! Даже если возьмут цену одного барана, – ответил я.
– Тогда сами и платите.
Я побежал, встал на пути трамвая, поднял правую руку над головой:
– Эй, трамвай, остановка!
Трамвай, позвякивая, остановился. Водитель посмотрел в окно. Поинтересовался, чего я хочу. Я махнул рукой.
– Прямо, – сказал я. – Сколько скажете? Заплатим. Водитель трамвая смерил меня взглядом и кивнул.
Большим пальцем он показал на дверь.
Дверь с шумом распахнулась. Я заскочил в трамвай, вслед за мной – жалобщики. Я смотрел на них с гордостью:
– Вот, всего лишь одно мое слово.
– Ну ты даешь, Зиядулла, – сказал Батыр-мираб.
Трамвай то шел, покачиваясь, то останавливался. Ехали долго. В какой-то момент учитель Хамидов сказал:
– Сейчас выходим.
Я вышел первым, подумав, что раз я остановил трамвай, то должен теперь платить. Стал рыться в карманах. Тогда Батыр-мираб сказал мне:
– Я заплатил.
– Ну ладно. Хорошо, – ответил я.
Должно быть, это дорого обошлось Батыру-мирабу. Ведь за четверых заплатить не так-то просто. Во сколько обошлось, во столько и обошлось. Разве я просил Батыра-мираба, чтобы он взял меня собой? А раз взял – пусть сам и платит.
Жалобщики скрылись в каком-то большом учреждении. Я остался сидеть у входа, возле вахтера. Снова и снова твердил про себя слова, которым научили меня жалобщики. Наконец они вышли. Оказалось, начальникам я был вовсе не нужен. Они поверили на слово. И очень хорошо. А то я боялся, что растеряюсь перед начальством и начну заикаться.
На следующий день мы вылетели в Душанбе. В этот раз я держался посмелее. Пассажиры знаками подзывали девушку, бегавшую по проходу самолета, будто аист. Девушка приносила им воду в маленьких чашках.