Тарра. Граница бури
Шрифт:
— Я тоже. Он настоящий… друг. Что меня ждет?
— Не знаю. — Шандер пристально взглянул в печальные глаза. — Очень многое, если не все, зависит от Рене, а он не станет мстить, особенно вам.
— Как он? — Голос Иланы впервые слегка дрогнул. — Здоров?
— Да. Он принял корону Эланда, но это еще не все…
— Разумеется. Корона Таяны по закону переходит к нему или его сыну…
— И корона Арции.
— Что?!
— Арция хочет видеть Рене Арроя своим императором.
— А мунтские Волинги?
— Луи убит, остальные короны
— Значит, так все и вышло… Император Рене. А Ольвия — императрица…
— Не обязательно, — начал Шандер и отчего-то замолчал. Рассказывать Ланке про Герику было бы слишком жестоко.
Илана молчала, сжав виски тонкими руками. Графу было жаль ее, но он старался ничем не выдать своих чувств. Как унизительна и невыносима жалость, он испытал на себе.
— Ты, — он сам не понял, как с его губ сорвалось это обращение, — не хочешь видеть Уррика?
— Хочу. Но разве это можно?
— Почему нет? — пожал плечами Шандер. — Если он твой друг…
— Он больше чем друг, — с горечью сказала Ланка, опуская голову. — Он все, что у меня осталось. Остальное я погубила… Сама. Взяла и погубила.
— Ну зачем ты так? — Дочка Марко с детства так скрывала слезы, а они со Стефком… Шандер присел на корточки и снизу вверх посмотрел в лицо вдове Годоя, состроив забавную гримаску: — Эй, и кто это у нас тут намокает, а?
Женщина вздрогнула, закусила губу и наконец расплакалась совершенно по-детски, вздрагивая всем телом и широко раскрывая рот. Гардани вспомнилось, как Лукиан на охоте, не заметив принцессы, перерезал горло сломавшей ногу лошади. Тогда девятилетняя Ланка точно так же ревела в голос, а он, в ту пору другар наследника, уволок девочку в малинник и утешал, угощая с ладони спелыми ягодами… Все-таки прошлое держит всех железной хваткой. Шандер бережно взял обеими ладонями лицо Иланы и большими пальцами вытер слезы.
— Не надо плакать. Мы живы, и это главное… Всем было плохо, да и сейчас… — Он оборвал сам себя: не хватало еще рассказать ей о Лупе! — Ну, успокойся же! Не может все время быть плохо, должен же в конце концов поменяться ветер…
— Ты стал совсем эландцем. — Ланка сквозь слезы попробовала улыбнуться. Нельзя сказать, чтобы ей это удалось, но безнадежности в карих глазах больше не было. — Знаешь, Шани, — она назвала его прежним именем, — гоблины говорят, что жизнь дается нам для того, чтобы мы могли приготовиться к смерти, которая только и позволяет судить, кем ты был…
— Не думаю… — Шандер уселся на полу, взяв Илану за руки, помолчал и повторил: — Нет, не думаю… Жизнь и нам, и всем остальным, от деревьев до этой вот комашки, — граф щелчком сбил небольшого красного жучка со своего рукава, — дается просто потому, что дается. А смерть… Она нужна, чтобы те, кто в состоянии думать и чувствовать, могли оценить жизнь… В конце концов, она стоит того, чтобы за нее, если нужно… пожертвовать жизнью…
— Ты странно говоришь, — все еще всхлипывая, пробормотала Ланка, — но ты не так уж и не прав… Жизнь — это такое дорогое, что единственная ее цена —
Глава 5
2230 год от В. И. 15-й день месяца Зеркала
Арция. Святой град Кантиска
Белка вытащила меня из постели затемно. В сегодняшней церемонии дочке Шандера отводилась почетная роль моей подруги, ведь других подруг у меня ни в Кантиске, ни где бы то ни было не имелось. Я безумно боялась, что мне навяжут свалившуюся нам на голову Илану, и, как выяснилось, зря. Дочь Марко Ямбора должна была принести присягу новому императору и королю и, согласно этикету, не могла исполнять никаких иных обязанностей.
Рене и Феликс сочли за благо объявить всем, что Илана подпала под чары тарскийского господаря, став одной из первых его жертв; возможно, так оно и было, но глаза у принцессы казались несчастными и злыми. Как у кошки, из когтей которой вырвали воробья. Я бы хотела ее пожалеть и ей поверить, но увы… Всепрощения и кротости во мне осталось немного, да и возлюбить того, кто тебя ненавидит, трудно, что бы там ни говорили клирики. Общество Иланы тяготило не только меня. Уцелевшие «Серебряные», арцийцы, даже эландцы — все старательно избегали вдову Годоя, и она платила им той же монетой.
Впрочем, мне следовало благодарить Ланку за то, что она потеснила мою скромную персону в мыслях сплетников и сплетниц, каковых хватало и среди нобилей всякого ранга, и среди клириков, и среди горожан. Вдова страшного Годоя занимала бездельников куда сильнее нас с Рене и отправленной в монастырь Ольвии. Я своими ушами слышала, как две целомудренные девы в белых циалианских одеждах прямо во храме шепотом обсуждали подробности супружеской жизни пособника Антипода и утверждали, что дочь Иланы появилась на свет с зубами. Представляю, в какой бы восторг пришли эти ханжи, узнай они правду об Уррике…
Вот за кого я бы Ланку прибила! Оказалось, что эта дрянь дала не жалевшему ради нее ни жизни, ни чести гоблину полную отставку, даже на глаза к себе не пускала. По лицам горцев не понять, что у них на душе — хотя тот же Уррик успел объяснить вездесущей Белке, что у гоблинов души нету, — но не рыдать на городской площади не значит не чувствовать. Хорошо хоть бедняга встретил здесь соотечественников, присягнувших служить «крови Инты», к каковым относились я и Рене.
Несмотря на противодействие Максимилиана, Рене принял сдавшихся гоблинов к себе на службу, создав из них нечто вроде личной охраны. Горцы к своей новой службе отнеслись страшно серьезно, и у наших дверей и под окнами днем и ночью торчали молчаливые воины с обнаженными ятаганами. Я быстро привыкла к этим созданиям, отличавшимся от людей разве что смуглой кожей, более длинными клыками да раскосыми глазами, способными видеть в темноте. Это была красивая раса, на гербе которой лично я поместила бы горную рысь…