Тарра. Граница бури
Шрифт:
— Шандер, а ты что скажешь?
— А что я могу сказать? Нельзя оскорбить арцийцев отказом, нельзя пускать на трон какого-нибудь Бернара… Мы не знаем, где Годой. Может, нам еще воевать и воевать… Мне, наверное, стоит повременить с отъездом…
— Нет, Шани, — голос Рене был тверд, хоть и звучал как-то тускло, — теперь тебе тем более следует ехать. Сам Великий Дракон не скажет, когда я выберусь в Таяну, так что езжай… Как говорит Роман, больше некому.
— Значит, ты согласен?
— Сам не знаю. В Мунт придется ехать в любом случае. Хотя бы для того, чтобы присутствовать на похоронах. Выедем вместе.
— Я с вами, — негромко сказал Роман. —
— Не я, — поправил Аррой, — Архипастырь. Это важнее.
— С его святейшеством останутся Эмзар и Клэр, — с ходу решил судьбу повелителя Лебедей либер, — а я еду.
— Значит, едешь. — Рене больше не спорил. — Проклятье! В юности за мной ортодоксы гонялись, а теперь — короны. И ведь загнали…
— Вообще-то, — откашлялся Максимилиан, — если душа Рене Эландского столь сильно бежит власти земной, есть и другой выход. Рене Аррой станет королем Эланда и Таяны, к которой отойдут Фронтера и Нижняя Арция. Средняя же и Южная Арция станут Святой областью, управляемой Церковью. Мунт осквернен Недозволенной магией, фискалы, кто из страха, кто из корысти, служили Годою. Это урок нам всем. Дела о Недозволенном колдовстве нужно раз и навсегда передать в руки Церкви, только тогда мы искореним это зло и сделаем невозможным возвращение Годоя. Нам выпали дурные времена. Арция, как никогда ранее, подобна больному, нуждающемуся в Посохе. А им может стать только Церковь, ведь герцог Аррой не желает принимать на себя эту ношу, и я понимаю его. Других же достойных я не вижу, но если владыки светские не могут удержать раскаленную гору, долг Церкви…
Шандер не отрываясь следил за лицом Арроя. В начале речи Максимилиана в глазах адмирала блеснула отчаянная надежда, вскоре сменившаяся тем острым холодным блеском, что так хорошо знали ходившие с Рене в море или в бой. Герцог дослушал до конца, затем гордо вскинул седую голову:
— Церкви незачем беспокоиться. Вы устыдили меня, ваше высокопреосвященство, я согласен стать императором Арции. Единственное, на чем я настаиваю, это на утверждении графа Гардани в правах великого герцога Таянского, каковая Таяна войдет в состав Благодатной империи. Эланд же останется тем, чем был. Независимым герцогством, управляемым великим герцогом, чьи полномочия подтверждает Совет паладинов. Если Церковь согласна, я приму корону Арции в день поминовения великомученика Эрасти.
— Но, мой друг, — покачал головой Максимилиан, — разумно ли это? Ваша душа противится, вы уже не столь молоды, и…
— Он знает, что делает. — В обычно спокойном голосе Архипастыря прорезалась сталь. — Да будет так, как ты сказал, сын мой Рене. Церковь тебе поможет.
— Арде, — с чувством произнес молчавший доселе кардинал Иоахиммиус.
Глава 3
2230 год от В. И. 8–12-й день месяца Собаки
Арцийская Фронтера
Шандер без труда нашел место, где год назад стоял Белый Мост. Теперь от села осталось пепелище, да и то успело покрыться буйно разросшимися свечами лета. [110] Уцелевшие кусты поздней местной смородины казались иссиня-черными от ненужных ягод. На освещенной солнцем площади грелся кошачий выводок, и это, похоже, были единственные обитатели сожженной деревни. Лупе здесь, разумеется, не было и быть не могло. О том, что маленькая колдунья жива, была с резистантами и исчезла после убийства Луи, Гардани
110
Травянистое растениес высокими малиновыми соцветиями. Название связано с тем, что цветение выпадает как раз на конец лета, которое как бы «сгорает» на его огне.
Шандер бросил по таянскому обычаю перед сгоревшей церковью кусок хлеба, поминая мертвых, и велел двигаться дальше. Оставаться среди пламенеющих от малиновых цветов развалин никому не хотелось, и воины, с трудом скрывая облегчение, заворачивали коней в поля. На всякий случай Шани проехался в оба конца по тому, что некогда было главной улицей, встретил еще пару кошек, ошалело уставившихся на гостя, а затем юркнувших в развалины. Шандер сорвал с ближайшего куста кисточку темных кислых ягод и тронул поводья.
Говорить и даже думать не хотелось. Он молча ехал позади молодого воина со знаменем, хотя смотреть на это самое знамя было некому. Тени становились длиннее, приближался вечер… Внезапно мышастый дрыгант, сделав неожиданный прыжок, вырвался из строя и помчался к лесу. Гардани был прекрасным наездником, но все произошло слишком неожиданно, и, ко всему, поводья арцийской работы не выдержали и лопнули. В таком положении всаднику остается лишь следить, чтобы низкие ветки, протянувшиеся поперек тропы, не выбили его из седла, и ждать, когда обезумевшая лошадь устанет и остановится.
Конь летел по кабаньей тропе; вскоре глухой стук копыт сменился чавканьем, местность явно понижалась, затем лес расступился, и перед Шандером раскинулась бугристая ярко-зеленая равнина — знаменитые Кабаньи топи. Надо было прыгать, но отчего-то граф промешкал, а потом стало поздно. Дрыгант сломя голову мчался в глубь болот, и Шандер понял, что назад дороги не будет. Стоило пережить плен и войну, чтобы найти дурацкую, случайную смерть… А предавший хозяина жеребец все несся по бездонным топям, словно по лугу, стелилась под копытами ядовито-зеленая болотная трава, сверкали окна воды да взлетали с треском разъевшиеся утки. Наконец сумасшедший бег замедлился, и графу удалось ухватить обрывки поводьев. Впереди маячила седая грива илиссиса, указывая то ли край трясины, то ли относительно сухой островок. Шани послал лошадь туда, и дрыгант, тяжело поводя взмыленными боками, повиновался. Зеленая стена расступилась и вновь сомкнулась за спиной всадника.
Гардани увидел небольшую поляну, посреди которой возвышался серо-розовый валун, на нем сидела худенькая женщина. Шандеру показалось, что он сходит с ума, а женщина повернула к нему обрамленное пепельными волосами личико. Сверкнули огромные глаза. В Гелани они напоминали цветом камень-листвичник, сейчас стали похожи на просвеченную солнцем весеннюю листву.
— Лупе! — Шандер бросился вперед, но она быстро отступила за камень.
— Прости, что позвала тебя так… Не хочу, чтобы меня видели твои люди.