Тарусские тропинки. Альманах 2024
Шрифт:
Всю округу обдала «попсой».
В ней сидит неприкасаемое тело –
Новый Чичиков с заезжею братвой.
Уварахталась хмельная деревенька,
Снова окнами разбитыми темна.
Запрвляет в ней уже давненько
Собакевичей да Плюшкиных шпана.
Родники и души замутили,
Повелись на «баксы» и тряпьё.
Обирает дедовы могилы
Иродово хищное жульё.
«Исторический» Ноздрёв подался
В руки шашек с той поры не брал.
В казино продулся весь и куролесит, –
У Коробочки все шанешки отнял.
Люди меж собой живут в разладе
Посреди базарной пустоты.
Свило горе гнёзда в каждой нищей хате.
А над хатами — Манилова мосты.
Николай Васильич, Вы меня простите,
Что я к Вам маленько с бодуна…
Скучно жить… И грустно… Извините…
Тяжело нам выбраться со дна.
А так хочется добра, любви и ласки,
Чтоб раскрылось сердце от тепла,
Чтобы было как на хуторе Диканьки!
Красота чтоб мир обиженных спасла.
Вдруг письмо дойдёт в прекрасное далёко,
В ваш заоблачный душевный монастырь.
Вам оттуда чаще видно Бога, –
Оглянулся б Он на скорбный наш пустырь.
Пусть пошлёт скорее Ревизора –
Настоящего, что ждём из века в век,
Чтоб с мечом прошёл там, где среди раздора
Человека знать не хочет человек.
Верю, в Горнем Иерусалиме
Вспомните молитвенно не раз
Малороссию, Россию, где и ныне
Много любящих и помнящих о Вас.
* * *
В изгнании
На берегу Гудзона, от Родины вдали
Он взглядом провожал в Россию корабли…
А после приходил в свой эмигрантский дом.
Где вынужденно жил с 17-го в нём.
Он поневоле здесь, он весь душою там,
Где Родина его… Но в ней — террор, бедлам.
Ивановку то белые, то красные громят…
И к дому, что сожжён, дороги нет назад.
Как счастлив был он в нём! Как звонко пел рояль…
Рождалась в сердце музыка… Влекла степная даль,
Свобода, лес, река… А, главное, — любовь!
И вдруг… по всей стране… людская льётся кровь.
Как это пережить? Года в тоске летят.
Он потерял себя. И клавиши молчат.
Картины детства снятся: Борисово, Ильмень…
А тут, по авеню, прошёл он, словно тень.
И всё же зазвучит сквозь горечь тяжких лет
Симфония, в которой отчаянье и свет.
Второй
И Родина всё слышит. Но Родина — молчит.
Ей лихо от войны… От бед черно кругом.
И русскому народу в его борьбе с врагом
Все сборы от концертов шлёт русский музыкант
С чужбины, на которой он сам себе не рад.
Душа его болит. В победу верит он.
Под Сталинградом враг надёжно окружён.
Усталый пианист снял с клавишей вуаль…
Но сердце не услышит отзывчивый рояль.
…На берегу Гудзона, от Родины вдали
В чужой земле изгнанника родные погребли.
Он так любил Россию и белую сирень…
Великий композитор Рахманинов Сергей.
* * *
В июне 41-го
Памяти моего деда
Дмитрия-воина
В стране гремит большая стройка
От Соловков до Колымы.
Зарока нет ни в чём, нисколько,
Ни от тюрьмы, ни от сумы.
А жизнь идёт, а не проходит.
И дед такой мой молодой.
Фабричный день им честно прожит.
И скоро будет выходной.
Возьмёт жену и дочек малых, –
В парк городской пойдут гулять,
Есть эскимо и тульский пряник
Водой с сиропом запивать.
Ещё не грянул «Марш славянки»,
Не полыхнула боль разлук…
А вдоль границы вражьи танки
Уже сползали к речке Буг.
И до войны совсем немного,
Каких-то пара мирных дней…
И дед пошёл в рубашке новой
Навстречу памяти моей.
* * *
На ледовой дороге жизни
По шаткому льду, по Ладоге белой
Полуторка мчит, уходя от обстрела.
Разбито стекло… Кружит сиверко снег,
И вжался в обломок руля человек.
А «мессер» свалился опять на крыло.
Водителю грудь и плечо обожгло.
Полуторку кинуло в резкий зигзаг, –
Но держит солдат руль в замёрзших руках.
Дымит радиатор… Пробиты борта.
Смертельною строчкой прошита верста.
За вешкой таится беда-полынья.
Браток, поднажми… Скоро будет земля.
Осталось немного… Темнеет вокруг.
А «мессер» заходит на чёрный свой круг.
Зенитки поймали в прицелах кресты.