Тарзанариум Архимеда
Шрифт:
— Друзья, друзья, давайте немного отвлечемся. Элен слегка задерживается, а мой организм, — он любовно провел рукой по, бугристому от мышц, животу, — требует не разговоров о времени, а его физического наполнения. Давайте пока по шашлычку, а? — жалобно попросил он и клацнул своими белоснежными зубами. — Испытаем. Может, мясо плохо вымочено.
— Вы оскорбляете меня, Ник, в моих самых лучших чувствах, — засмеялся Кондратюк. — Однако, я и сам от самого Джанкоя ничего не ел. Как насчет «черного доктора», Симон?
— Черный доктор неотделим от черного американца, —
Впрочем, когда над скалами разнесся аромат жареного мяса, на подхвате оказались все. На подхвате «такой смакоты!», как выразился Вовка, за обе щеки уплетающий горячий шашлык. И легкий желтовато-солнечный ветерок шевелил курчавые волосы Симона, и тело Ника было невесомым от выпитого вина, и голубой горизонт умиротворенно колыхался в такт стихам, которые читал Жора, размахивая шампуром:
— С Перчема задувает. Пеленой играет сельдь и горизонт разорван, и бредит морем юное вино, хмелеющее ожиданьем шторма… [2]Разомлевший Ник улыбнулся во все свои тридцать два:
— Что за странное настроение, Жора? Разве может эта пастораль, — он обвел руками окружающий пейзаж, — таить в себе безумие и бредить штормом?
— И что скрывается за кулисами спектакля? — выдохнул и себе Симон, переворачиваясь на живот.
2
М.Помренинг, «Судак».
Кондратюк внимательно взглянул на них. И только сейчас стало заметно, какие у него, по-еврейски грустные, глаза.
— Извините, Ник, — внезапно прервав чтение стихов, тихо спросил он, — Лена согласилась?
Хастон переглянулся с Арданьяном и произнес:
— Окончательный ответ она обещала дать сегодня. Но мы, на всякий случай, уже все уладили в посольстве.
— И еще, тоже — на всякий случай, задействовали один дополнительный вариант, — добавил Симон и в свою очередь спросил: — А вы, Жора? Что решили вы?
Тот отвел глаза:
— Вовка, иди физиономию сполосни. А то на чертенка стал похож. Мама придет — не узнает.
— А вот и узнает! Потому что вы большие, а я маленький.
— Умный ты очень. А ну-ка, быстренько себя в порядок приведи.
Вовка было насупился, но Хастон взял его за руку, потащив к воде, и вскоре от кромки берега раздался заливистый детский смех, перемежаемый хриплым хохотом Ника.
— Я решил, — тихо произнес Кондратюк, наблюдая за веселящейся парочкой, — несмотря на мои генеалогические корни, недавнее прошлое и определенную опасность, остаться все-таки в этой стране. Я верю в нее, Симон. Я верю в себя. Я актер этой труппы. Лена же пусть решает сама, — закончил он совсем уже тихо.
— И вы ничего ей не посоветуете?..
Кондратюк отвернулся.
— Вы чересчур проницательны, Симон.
— Пообщавшись с вами двумя целую неделю, я понял то, для чего особой проницательности совершенно не нужно. Особенно для констатации любви неразделенной.
Разговор принимал неприятный для Кондратюка оборот. И поэтому, он встал, стряхнув с колен налипший песок, и произнес, так и не взглянув на Арданьяна:
— Пойду, искупнусь. Жарко что-то…
Солнце, приближавшееся к зениту, действительно пекло уже в полную силу. Симон, прищурив глаза, наблюдал за тем, как Жора, на ходу потрепав Вовку по мокрым волосам, с ходу бросился в воду и начал кромсать волны отточенными движениями загорелых рук. Плавал он отлично. Торпеда поджарого тела пошла по дуге и вскоре скрылась за одинокой скалой, под которой они разложили одеяло. Солнечные лучи падали прямо на него и Арданьян решил, что диспозицию необходимо изменить. Лена задерживалась уже довольно прилично. Даже странно.
— Вовка! Ник! — послышалось из-за скалы. — Идите-ка сюда. Смотрите, какой краб здоровенный.
Неразлучная парочка наперегонки побежала изучать чудо животного мира, и Симон остался один. Из-за скалы слышалось веселое бубнение голосов. Вверху, на дороге, зарычал мотор. Арданьян, приложив козырек ладони к глазам, поднял голову и в раскаленном мерцании различил на откосе черный силуэт остановившейся легковушки. Полупрозрачное облачко пыли растворялось в воздухе.
Из машины не спеша выбрался человек в когда-то зеленой, выжженной до бела гимнастерке, смерил Арданьяна внимательным взглядом и, также не спеша, начал спускаться вниз. За ним виднелись фигуры еще двоих. Таких же напряженных и серьезнолицых. Подойдя к Симону почти вплотную, они остановились и тот, что шел впереди, с короткою порослью недавно отпущенных, словно приклеенных, усов на плоском лице, спросил внезапно молодым голосом:
— Господин Арданян?
Симон переводил взгляд с одного лица на другое. На лбах у всех трех блестели капли пота. У спросившего одна капелька зависла на левой брови и никак не могла сорваться с нее.
— Арданьян, — с прижимом поправил Симон. — С кем имею честь?
Бубнение за скалой стихло. Троица тоже тяжело молчала.
— Ну-ну, — в конце концов выдавил из себя спросивший и прищурился. — Армяшка, что ли?
— Француз. А точнее, американец. Гражданин Соединенных Штатов.
— Что — гражданин, знаем… Тут еще второй гражданин должен быть. Негр. Где он?
— Для того, чтобы задавать вопросы незнакомым людям, надо для начала хотя бы представиться, — начал закипать Симон.
— Представимся, представимся, — собеседник полез в карман своей старенькой, но тщательно отутюженной, гимнастерки и достал из нее какую-то сложенную бумажку. Не разворачивая, помахал ей в воздухе. — Петр Васильевич Тресилов. Крымское ОГПУ. Так, где Хастон?
— Хастон здесь, — послышалось сзади и Ник, держа Вовку за руку, появился из-за скалы. Кондратюка видно не было.