ТАСС уполномочен заявить
Шрифт:
— Конечно.
— Вы не хотите спросить — «в каком именно»?
— А я вам верю, в плохое же вы меня не пригласите.
— Мы хотим, чтобы вы помогли нам разоблачить шпиона.
— Я согласна.
— Подумали?
— И думать нечего, это мой долг. Что я должна буду делать?
— Сначала вы должны будете вспомнить все те места, куда ездили с Сергеем Дмитриевичем, где останавливались, куда ходили гулять…
— Так вы его спросите, он же лучше меня все знает…
— Обязательно. Но сначала вы постараетесь все припомнить, ладно?
— Хорошо. Значит, так… Мы ездили на Ленинские горы, там мы останавливались и гуляли с Сережей… Потом в Парк
— Часа два, не больше, да?
— Нет, полчаса, от силы.
— Он жаловался, что у него машина стала барахлить, что-то с проводкой, да?
— Да, иногда. Но он выйдет, подергает провода и все наладит.
— Это часто бывает. Я тоже с проводкой мучаюсь. Слушайте, Оля, а что, если мы сейчас с вами сядем в машину и вы мне покажете те места, где вы гуляете, а?
— Я не совсем понимаю вас. Почему об этом не спросить Сережу?
— После того как мы с вами отметим все места, Оля, вас отвезут на аэродром, и вместе с нашим товарищем вы полетите в Адлер. Поживете в Пицунде: отдыхайте, грейтесь на солнце, купайтесь…
— Ой, как интересно! Только я должна позвонить Сереже и маме, предупредить их. Да, а как же с работой?
— С работой мы уже уладили, вам туда и звонить не надо. Что вы скажете маме?
— А ей что бы ни сказать — только б предупредить, — Ольга вздохнула. — Необходимая проформа — всего лишь.
Константинов подвинул ей городской телефон:
— Звоните.
Ольга набрала номер; Константинов отметил, что сначала она позвонила на работу к Дубову.
— Можно Сергея Дмитриевича? Его знакомая, Ольга Вронская. Как улетел? — Она растерянно посмотрела на Константинова. — Куда? А когда вернется? Спасибо…
Она удивленно сказала Константинову:
— Он улетел в срочную командировку… Наверное, звонил мне, а я у вас. Как плохо, он еще что подумает. — Она быстро набрала домашний номер. — Ма, Сережа не звонил? Ой, звонил, да?! Что он сказал? Ага… А когда обещал вернуться?
«Молодец Гмыря, — отметил Константинов, — даже это предусмотрел, молодец».
— Ма, знаешь, я срочно улетаю… Нет, не к нему. Я тебе позже объясню…
Константинов подсказал шепотом:
— Когда вернусь…
— Когда вернусь, — повторила Ольга, — это служебная командировка. Да нет, ма, что ты, ну как можно так думать?! Ну до свиданья, бабу поцелуй.
Она положила трубку, посмотрела на Константинова — так ли сказала?
Какое-то мгновение он взвешивал, стоит ли открыть ей все, но потом решил повременить, хотя теперь он был до конца убежден, что Оля ничего не знала об истинном Дубове; врала матери неумело; отвечала на вопросы открыто, без раздумий; глубиною мысли не отличалась; думала наивно, штампами, хрестоматийно, но что-то подсказывало ему — «жди, надо ждать».
Выйдя с Ольгой из кабинета, оставив ее на минуту в приемной, он заглянул в комнату, где сидел Михаил Михайлович Парамонов. Увидев генерала, тот вскочил, вытянулся, ищуще подался вперед.
— Сейчас с вами поговорит наш сотрудник, — Константинов кивнул на Гмырю. — Я не успею. — Пояснил полковнику: — Разумнее мне с ней прокатиться самому, понятно?
— Разумнее, — согласился Гмыря. — А может, и мне повозить Михаила Михайловича?
— Пусть он сначала вспомнит. Вы, Парамонов, с Винтер и с Дубовым ездили на машинах?
— Так точно!
— Вы ж белобилетник, не рапортуйте, говорите нормально. Когда ездили, из-за чего останавливались — нам хочется помочь людям, оказавшимся в вашей ситуации, ясно? И никому не надо рассказывать
Усадив рядом с собою Ольгу, Константинов вспомнил третью инструкцию ЦРУ: «Пришлите данные на вашу новую подругу, включая девичью фамилию матери и бабушки». А почему не попросили прислать ее фотографию? Сами сняли? Где? Когда?»
— Оля, а что, у мамы другая фамилия?
— Да. Она взяла фамилию отчима, а девичья у нее Швецова.
— Понятно. Ну давайте вспоминать… Куда двинем? У нас на всё про всё два часа. К мосту через Москву-реку не ездили? Около Лужников?
— Нет, ни разу. Хотите покажу, где в Парке Победы катались? Там и начнем.
— И покажете место, где он вас одну оставлял, а дядьки и тетки, любуясь вами, вас фотографировали?
Она рассмеялась:
— Откуда вы знаете? Меня только мужчина фотографировал, когда Сережа пошел за билетами в цирк.
— Это когда было? В день, когда вернулись?
— Нет, утром следующего…
Вернувшись после поездки по Москве, Константинов передал Ольгу старшему лейтенанту Крюковой, а сам отправился на квартиру Дубова. Здесь он просмотрел все книги и быстро нашел ту, которую искал: «Справочник по отелям „Хилтон“». Пролистал страницы, нашел загнутую:
«Двухкомнатные номера „Хилтона“ отличаются особым комфортом: цветной телевизор, приемник, программа музыки, передаваемая радиоузлом отеля, великолепная ванна с морской водой, холодильник и набор посуды на шесть персон. Стоимость — 95 долларов, расчетное время 14.00».
Константинов книгу осторожно закрыл, обернул в бумагу и спросил оперативного работника, сидевшего в засаде:
— Как думаете, отпечатки пальцев взять можно с глянцевой страницы?
Ответа, впрочем, он не ждал — ему теперь стало ясно, почему Дубов убрал Ольгу Винтер: когда проходит первая влюбленность, встают вопросы, и на них надо отвечать, а как ответишь про хилтоновский люкс?
«Трагедия слабого и нечестного мужчины, когда рядом с ним оказывается честная женщина, — подумал Константинов. — Честная и сильная, не созерцатель, а деятель. Конечно, Ольга спросила про „Хилтон“, когда они остались одни, а он неловко соврал, она ведь умнее, она поняла и отнесла его серьги подруге — сама просто-напросто не решилась услышать то, что скажут оценщики. Даже сильный человек оттягивает момент правды, ибо правда предполагает действие. А у нее, которая работала за границей и знала прекрасно, что к чему, был один выход. Идти к нам. И он это понимал. Что он мог ей соврать? Сказать не ту цену? Допустимо. Никто из наших за границей цен в отелях толком не знает; понимают, что не по карману, и не спрашивают — гордость не позволяет. Конечно, когда была влюбленность, там, в Луисбурге, и здесь какое-то время, не думала она про эти самые проклятые девяносто пять долларов за любовь в люксе; деньги и любовь — чужеродность; а вот почему решила выяснить сейчас? Догадалась о его втором лице? Но как? Она его защищала перед всеми, покойничка-то не очень любили, „Заратустра“, надмирен, снисходителен. Видимо, догадалась у Ниязметовой, когда он вылил на нее вино и увел в ванную — просил, видно, молчать при подруге. А это вошло в противоречие с ее естеством. И она оценила сережки. И ужаснулась. И поехала за проспектом о „Хилтонах“. А потом вернулась к нему. И сказала ему обо всем. И он испытал ужас — понял, что погиб».