Татарская пустыня
Шрифт:
После разговора с генералом там, в городе, у него осталось мало надежд на перевод в другое место и на блестящую карьеру, но Джованни понимал, что не может же он на всю жизнь остаться в Крепости. Рано или поздно придется принимать какое-то решение. Потом привычная, рутинная обстановка снова затягивала его, и Дрого переставал думать о товарищах, сумевших своевременно бежать, о старых друзьях, ставших богатыми и знаменитыми; он утешался мыслями о тех, кто разделял с ним его ссылку, и не сознавал, что это могли быть слабые или сломленные люди – отнюдь не пример, достойный подражания.
Со
В Крепости об этом говорили мало, а если говорили, то как о чем-то незначительном, не имеющем к ним никакого отношения. Слишком свежо еще было разочарование из-за несостоявшейся войны, хотя вслух и тогда никто не осмеливался высказать свои надежды. И слишком свежи были обида и унижение: видеть, как уезжают товарищи, а самому оставаться здесь с горсткой таких же, как и ты, неудачников, стеречь эти никому не нужные стены. Сокращение гарнизона со всей определенностью показало, что генеральный штаб не придает больше никакого значения крепости Бастиани. Прежде такие заманчивые и, казалось, вполне осуществимые мечты сейчас гневно осуждались.
Симеони, опасаясь насмешек, предпочитал помалкивать.
А в последующие ночи загадочных огней вообще не было видно, да и днем не отмечалось никакого движения на дальнем краю равнины.
Майор Матти, поднявшийся просто из любопытства на стену бастиона, попросил у Симеони подзорную трубу и внимательно оглядел пустыню. Тщетно.
– Держите свою трубу, лейтенант, – сказал он Симеони безразличным тоном. – Вместо того чтобы понапрасну портить зрение, вам, пожалуй, следовало бы больше интересоваться своими людьми. Я видел одного часового без портупеи. Пойдите взгляните, по-моему, это вон тот, крайний.
Вместе с Матти был лейтенант Мадерна, который потом передал этот разговор в столовой, вызвав всеобщий хохот. Сейчас все заботились только об одном: как бы провести время без забот и волнений, а об истории. с северянами старались не вспоминать.
Симеони продолжал обсуждать непонятное явление с одним только Дрого. На протяжении четырех дней действительно не было больше видно ни огней, ни движущихся точек, но на пятый они появились вновь.
Северные туманы – пытался объяснить загадку Симеони – то надвигаются, то отступают в зависимости от времени года, направления ветра и температуры; за прошедшие четыре дня они спустились к югу, накрыв участок, где предположительно была строительная площадка.
Огни не просто появились: примерно через неделю Симеони заявил, что они сдвинулись с места и приблизились к Крепости. На этот раз Дрого решительно с ним не согласился: как можно в ночной темноте, не имея никакого ориентира, определить, сместились они или нет, даже если они действительно сместились?
– Но если ты допускаешь, – упрямо твердил Симеони, – что доказать этого в любом случае нельзя, значит, у меня столько же оснований утверждать, что они сдвинулись, сколько у тебя – что они остались на месте.
– увидим. Я буду каждый день наблюдать за теми точками, и скоро – ты убедишься – они приблизятся.
На следующий день оба стали попеременно смотреть в подзорную трубу. В сущности, различить можно было три или четыре маленьких пятнышка, которые передвигались чрезвычайно медленно. Настолько медленно, что продвижение их было почти незаметным. Приходилось выбирать ориентиры – большой валун, какой-нибудь холмик – и на глаз прикидывать расстояние между точкой и ориентиром. Через какоето время можно было убедиться, что оно изменилось. Значит, точка сдвинулась.
До Симеони столь поразительного явления никто не наблюдал, но ведь не исключено, что оно было и раньше, на протяжении многих лет или даже веков; скажем, там могли находиться деревня или колодец, к которому стягивались караваны, – просто в Крепости до сих пор никто не пользовался такой сильной подзорной трубой, какая была у Симеони.
Движение пятнышек происходило почти всегда по одной линии: вперед или назад. Симеони решил, что это телеги, груженные камнями или щебнем; людей, говорил он, на таком расстоянии не разглядишь.
Как правило, одновременно можно было увидеть лишь три или четыре движущиеся точечки. Если допустить, что это повозки, рассуждал Симеони, на каждые три движущиеся должно приходиться по меньшей мере шесть стоящих на месте – под погрузкой и под разгрузкой, но рассмотреть их невозможно, так как они сливаются с множеством неподвижных деталей пейзажа. Значит, на этом отрезке маневрируют с десяток повозок, запряженных четверками лошадей, – именно так обычно транспортируют тяжелые грузы. Людей же соответственно должно быть несколько сотен.
Эти наблюдения, бывшие поначалу предметом шутливых споров, стали единственным развлечением в жизни Дрого. Хотя Симеони – не такой уж интересный собеседник и большой педант – был ему не очень симпатичен, Джованни почти все свободное время проводил с ним, и даже вечерами в офицерской столовой они засиживались вдвоем до поздней ночи, продолжая строить различные догадки.
Симеони уже все рассчитал. Даже если допустить, что работы ведутся медленно, и сделать неизбежные поправки на дальность, все равно северянам понадобится не более полугода, чтобы подойти к Крепости на расстояние пушечного выстрела. Он полагал, что противник, скорее всего, остановится под прикрытием каменной гряды, тянувшейся через пустыню в меридиональном направлении.
Эта гряда обычно сливалась с ландшафтом, но временами вечерние тени или пласты снега позволяли ее разглядеть. Она тянулась к северу, и невозможно было определить, насколько высоки и круты ее склоны. А участок пустыни, которого из-за нее не было видно даже с Нового редута (со стен Крепости гряда вообще не просматривалась), и подавно оставался неисследованным.
Между верхней частью этой гряды и подножием гор, то есть тем местом, где возвышался скалистый конус Нового редута, простиралась плоская и однообразная пустыня, местами покрытая трещинами, усеянная холмиками щебенки, кое-где поросшая тростником.